ВРАТА - Сосэки Нацумэ

— Вы ведь ещё молоды, Короку-сан. У вас всё впереди. Вот брат ваш другое дело. Ему уже не на что надеяться.

Как-то она спросила Короку:

— Разве Ясу-сан не говорил, что он поможет и в будущем году всё образуется?

— Хорошо, если его планы осуществятся, — с несколько растерянным видом ответил Короку. — Но я всё чаще в этом сомневаюсь и почти не надеюсь на его помощь. Ведь провалилась же его затея с рыболовецкими судами.

Глядя на унылый вид во всём разуверившегося деверя, О-Ёнэ вспоминала, с каким недовольством, с каким глухим раздражением он приходил домой, когда бывал навеселе. Смешно и жалко было на него смотреть. И О-Ёнэ не раз участливо ему говорила:

— Были бы у мужа деньги, он непременно помог бы вам.

Как-то холодным вечером Короку ушёл, закутавшись в накидку, но в девятом часу вернулся с белым продолговатым пакетом и сказал, что по дороге от Саэки купил гречневой муки, подумав, что в такой холод гречневые клёцки будут весьма кстати. Пока О-Ёнэ кипятила воду, Короку усердно чистил сушёного тунца, изъявив желание приготовить рыбный суп.

Между прочим Короку сообщил, что в семье тётушки новость — женитьбу Ясуноскэ отложили до весны. Вскоре по окончании университета Ясуноскэ сделал предложение, и к тому времени, когда Короку вернулся со взморья, сватовство уже почти состоялось. Под этим предлогом тётка, собственно, и отказала Короку в помощи. Однако точно Соскэ ничего не знал, так как формального извещения ему не присылали, лишь от Короку оп слышал, что свадьбу как будто собираются праздновать в этом году. От Короку же он узнал, что невеста, дочь служащего одной фирмы, человека весьма состоятельного, окончила прослывшую аристократической женскую гимназию в Токио и что у неё много братьев. И видел её, правда на фотографии, тоже только Короку. Когда однажды О-Ёнэ спросила, хороша ли собой девушка, Короку ответил, что, пожалуй, хороша.

В этот вечер, пока варились клёцки, О-Ёнэ, Соскэ и Короку обсуждали вопрос о том, почему отложена свадьба. О-Ёнэ считала, что из-за неблагоприятного расположения звёзд, Соскэ — что из-за недостатка времени: до конца года оставалось совсем немного. Один лишь Короку высказал необычное для него сугубо житейское соображение:

— Скорее всего дело упирается в деньги. Семья невесты, говорят, живёт на широкую ногу, и тётке за ними никак не угнаться.

11

О-Ёнэ стала прихварывать глубокой осенью, когда листья клёна покраснели и сморщились. Исключая то время, когда О-Ёнэ жила в Киото, ни в Хиросиме, ни в Фукуоке она ни дня не чувствовала себя вполне здоровой, и нельзя было сказать, что возвращение в Токио повлияло на неё благотворно. Скорее, ей был вреден климат родных мест, так сильно она одно время страдала.

Но постепенно состояние её несколько улучшилось, и причин для тревоги у Соскэ стало гораздо меньше. Он спокойно ходил на службу, а О-Ёнэ, проводив его, весь день хлопотала по хозяйству. И когда глубокой осенью, принёсшей ледяной ветер и иней, О-Ёнэ снова почувствовала недомогание, она не очень огорчилась, даже не сказала об этом мужу, когда же он сам заметил в ней перемену и посоветовал обратиться к врачу, отказалась.

Как раз в это время к ним переехал Короку. Соскэ очень не хотелось обременять и без того слабую здоровьем О-Ёнэ, но обстоятельства оказались сильнее его, и ему пришлось смириться. Единственное, что ему оставалось, это дать жене бесполезный совет беречь себя и не волноваться. «Всё будет хорошо», — засмеялась в ответ О-Ёнэ.

После этих слов Соскэ окончательно потерял покой. Но, как ни странно, с переездом Короку О-Ёнэ даже приободрилась, видимо, потому, что прибавилось хлопот, и теперь со всем усердием, на какое только была способна, ухаживала за мужем и деверем. Не в пример Короку, Соскэ всё это хорошо понимал и, исполненный благодарности, боялся лишь, как бы волна душевной энергии не захлестнула О-Ёнэ, не ухудшила её здоровья.

Так оно, к несчастью, и случилось. В один из декабрьских дней, когда над землёй свинцовой тяжестью нависло небо и холодное ненастье угнетало душу, сжимая руками измученную голову, О-Ёнэ с трудом поднялась после бессонной ночи и стала хлопотать по хозяйству. Каждое движение отдавалось в мозгу лёгкой болью, и всё же днём О-Ёнэ было легче, нежели ночью, когда все мысли были сосредоточены на этой боли.

Превозмогая боль, О-Ёнэ собирала мужа на службу, надеясь, что немного погодя наступит, как обычно, облегчение. Однако надежды её не оправдались. Оставшись наедине с собой, О-Ёнэ почувствовала слабость во всём теле. Вдобавок угнетала промозглая погода. Казалось, небо замёрзло и холод проникает в дом сквозь сёдзи, тоже тёмные и сумрачные. Но, несмотря на холод, голова горела. Пришлось О-Ёнэ лечь в постель. Спустя немного она попросила Киё принести ей смоченное в воде полотенце. Полотенце сразу стало тёплым, так пылала у О-Ёнэ голова. Тогда она поставила у изголовья таз и время от времени сама смачивала полотенце.

Промучилась О-Ёнэ до самого обеда. У неё даже не хватило сил встать к столу и поесть, как обычно, вместе с Короку. Она лишь велела служанке подать Короку обед. А потом, совершенно не заботясь о причёске, попросила принести мягкую ватную подушку вместо жёсткой, на которой обычно спала.

Вышел из своей комнаты Короку, заглянул к О-Ёнэ, но, увидев, что она лежит с закрытыми глазами, вероятно, решил, что она спит, и тихонько прикрыл фусума. Затем сел к столу и стал торопливо есть политый чаем рис.

Лишь к двум часам О-Ёнэ наконец забылась коротким сном, а когда проснулась, полотенце, обмотанное вокруг головы, оказалось совершенно сухим. Головная боль несколько утихла, но всё тело было налито какой-то отвратительной тяжестью. С большим трудом О-Ёнэ встала, чтобы немного подкрепиться.

— Что, госпожа, полегче вам? — заботливо спросила Киё, прислуживая за столом. О-Ёнэ будто и в самом деле почувствовала облегчение. Она велела служанке убрать постель и села у хибати дожидаться мужа.

Соскэ пришёл со службы вовремя, с раскрасневшимся от холода лицом. В районе Канда, сообщил он, уже началась предновогодняя торговля, у магазинов стоят шесты с рекламами, вход в торговые ряды задрапирован по обеим сторонам белым в красную полоску полотном, гремит специально нанятый оркестр, завлекая покупателей.

— Такое веселье! — заключил Соскэ. — Непременно посмотри. На трамвае доедешь очень быстро.

После внимания, проявленного мужем, у О-Ёнэ не хватило духу пожаловаться на недомогание, да и не так уж она страдала. Поэтому она, как обычно, помогла мужу переодеться.

Но не было ещё и девяти часов, когда вдруг она сказала, что хочет лечь пораньше[23], потому что ей нездоровится. Для Соскэ это явилось неожиданностью, и оп встревожился, но О-Ёнэ так уговаривала его не волноваться, что он успокоился и отправил её спать.

Минут двадцать после этого он сидел при тусклом свете лампы у хибати, прислушиваясь к шуму чайника в вечерней тишине, и размышлял. Ходят слухи, будто всем чиновникам с нового года прибавят жалованье, но перед этим непременно проведут либо реорганизацию, либо сокращение. И Соскэ без страха не мог думать, что ждёт его в этом случае. Устроивший его на службу Сугихара, к несчастью, ушёл из министерства, где был начальником отдела. Соскэ, хоть и не доучился и потому многим уступал в знаниях, да и читал мало, с работой справлялся не хуже других, к тому же, как ни удивительно, после переезда в Токио он ни разу не болел и изо дня в день исправно ходил на службу.

Наконец Соскэ решил, что, пожалуй, всё обойдётся, и легонько постучал ногтем по чайнику. В этот момент раздался исполненный страдания голос О-Ёнэ, которая звала его. Забыв обо всём, Соскэ побежал к жене.

Морщась от боли и сжимая рукой плечо, О-Ёнэ сидела в постели, сбросив наполовину одеяло. Соскэ почти машинально положил ей на плечо руку, ощутив пальцами остро торчавшую ключицу.

— Чуть подальше, — жалобно произнесла О-Ёнэ. Соскэ не сразу нашёл больное место между плечом и шеей, затвердевшее, словно камень. По просьбе О-Ёнэ он изо всех сил надавил на это место, у него даже пот выступил на лбу, но это не принесло О-Ёнэ облегчения.

Невольно Соскэ вспомнил болезнь со старинным названием «грудная жаба» и рассказ деда об одном самурае, ехавшем куда-то верхом. Почувствовав вдруг нестерпимую боль в плече, самурай соскочил с лошади, схватил нож, прикреплённый к рукояти меча, сделал надрез на плече и пустил кровь, тем самым избежав смерти. Понимая всю опасность болезни, Соскэ тем не менее сомневался в необходимости столь жестокого метода лечения.

Прилив крови был настолько сильным, что у О-Ёнэ покраснели даже уши. На вопрос, есть ли жар, О-Ёнэ с трудом ответила, что есть. Соскэ велел Киё налить в пузырь холодной воды, но пузыря, к несчастью, не оказалось, и Киё так же, как утром, принесла таз с водой и, смочив полотенце, положила его на голову О-Ёнэ. Соскэ продолжал усиленно массировать плечо, время от времени справляясь, не стало ли О-Ёнэ хоть чуточку легче, однако О-Ёнэ едва слышно отвечала, что нет, ей не легче. Соскэ совсем приуныл, но оставить О-Ёнэ одну и идти за врачом не решался.