Общедоступные чтения о русской истории - Сергей Соловьев

Можно понять, как сердились в Крыму, что два татарских царства достались русским; можно понять, как сердились в Константинополе, что два магометанских владения достались в христианские руки. Турецкий султан считался главою, защитником всех магометанских народов, и потому ему было страшно досадно, что христианский царь покоряет эти народы. Султан сильно сердился; но делать ему было нечего: нельзя было ему воевать с Россией, достать Астрахань и Казань по той же самой причине, по какой русскому царю нельзя было достать Крым: надобно было проходить войску через широкие безводные степи. Наконец султан Селим придумал средство: прорыть канал между Доном и Волгою там, где эти две реки близко подходят одна к другой, так чтобы можно было миновать степь и посылать войско из Азовского моря на судах к Астрахани и Казани Доном, каналом и Волгою. Селим послал войско турецкое и татарское рыть канал и идти к Астрахани; но канала в степи турки не вырыли и к Астрахани не пошли: истомленное войско взбунтовалось и принудило своего предводителя идти назад. После этой неудачной попытки турки оставили в покое Россию. Но не оставлял ее в покое крымский хан, которому в 1571 году удалось врасплох переправиться через Оку, подойти к Москве и зажечь ее; огонь быстро охватил огромный, но наполненный деревянными избами город; все сгорело, кроме Кремля, народу погибло множество во время пожара; кроме того, татары вывели пленных до 150 тысяч человек. От этих разбойнических нападений можно было защищаться, только принимая меры предосторожности: кроме большого войска, выходившего к Оке, царь велел устроить за Окою станичную и сторожевую службу: вооруженные отряды стояли на известных местах в степи, сторожили, сменяя друг друга; другие отряды, или по-тогдашнему станицы, должны были разъезжать по степи в назначенных направлениях и наблюдать, не покажутся ли где татары.

Татары жгли, грабили, уводили в плен. А на западе были другие враги, которые не хотели, чтоб русские люди приобретали знание, искусство, чтоб русские люди богатели от промыслов и торговли; эти враги боялись, что когда русские люди приобретут знание, искусство во всяком деле, военном и морском, то усилятся не в пример перед прежним и станут опасны всем своим соседям. Как только Русская земля собралась около Москвы и поуправилась с татарами, так сейчас же русские государи обратились к Западной Европе за искусством и наукою, сначала стали призывать архитекторов и разных необходимых мастеров, лекарей. Так делали Иоанн III и сын его Василий, а теперь Иоанн IV Васильевич увидал, что гораздо лучше, если будут свои искусные люди по всем частям, а для этого нужно ввести науку в Россию, вызвать побольше иностранных ученых и художников, которые бы выучили русских тому, что сами знали. В 1547 году царь и отправил в Германию одного иностранца, чтоб тот набрал там как можно больше ученых и ремесленников. Охотников набралось больше ста человек, но ливонские немцы не пропустили ни одного из них в Россию.

Мы видели, как немцы, составивши Орден военных монахов, овладели берегами Балтийского моря, Ливонией и Эстонией, овладели здесь русскими княжествами и городами, хотели овладеть Псковом и Новгородом, да не удалось благодаря Александру Невскому. Чем больше усиливалась Россия при московских великих князьях, тем больше чувствовали немцы, как опасно их положение. Они понимали, что если им удалось захватить приморские области у раздробленной, слабой России, то соединенной, крепкой России легко взять назад свое, тем более что море было ей всего нужнее: русские видели, что они беднее других европейских народов и в то же самое время видели, что богаче, смышленее других народов приморские народы, которые ведут морскую торговлю, плавают по далеким морям. Ливонские немцы, боясь, что русские еще больше и скорее усилятся через науку и искусство, не пустили ученых и мастеров в Россию; но понятно, что этим самым поступком своим они возбуждали в царе Иоанне Васильевиче желание отнять у них хоть часть морского берега, чтоб беспрепятственно сноситься морем с Европою. Сначала он промолчал, потому что был занят делами татарскими; но когда поуправился с ними, то потребовал у немцев, чтоб они заплатили ему дань с Дерпта (Юрьева), которую обязаны были давать русским государям по старинным договорам, а между тем не давали. Немцы обещали заплатить все и не заплатили. Тогда в 1558 году Иоанн послал войско в Ливонию, которое взяло Нарву, Дерпт и другие города, числом двенадцать. Магистр Ордена Кетлер увидал, что русские непременно завоюют всю Ливонию, и потому отдал ее Польше, а Польша сделала его за это герцогом Курляндским, с тем чтоб он от нее зависел. Таким образом, теперь русский царь должен был вести войну с Польшею за Ливонию.

В это время, когда началась война с Польшею за Ливонию, для царя Иоанна начались печали, искушения, которых он победить не мог, и он сделался из доброго царя царем жестоким, Грозным. У него начались неприятности с людьми, которых он приблизил к себе и на которых совершенно положился, с Сильвестром и Адашевым. Царю было неприятно, что Сильвестр и Адашев сблизились с теми боярами, которых он не любил, которым не доверял, и, наоборот, завели ссору с родственниками царицы, Романовыми; царица, разумеется, брала сторону своих и тем не нравилась Сильвестру, Адашеву и друзьям их; Иоанн Васильевич, таким образом, находился в очень трудном положении, был, как говорится, между двух огней.

Еще в 1553 году случилось несчастное происшествие, которое заставило Иоанна думать, что Сильвестр и Адашев не имеют к нему и его семейству никакого усердия. В этом году он опасно занемог, так что не думал остаться жив, написал духовную и потребовал, чтоб двоюродный брат его, князь Владимир Андреевич, и бояре присягнули еще при его жизни сыну его, младенцу; но Владимир Андреевич отказался присягать; он поднял старину, объявил, что дядя имеет больше права на престол, чем племянник, и стал собирать себе партию, а когда другие вельможи вооружились за это против него, то Сильвестр заступился за него, а отец Адашева прямо говорил, что он со своими друзьями не хочет служить Романовым, которые, по родству с царицею, будут управлять царством во время малолетства царя. Больной Иоанн из своей спальни слышал, как в другой комнате бояре кричали: «Не хотим служить младенцу: нами будут владеть Романовы!»

Иоанн выздоровел и, разумеется, не мог забыть того, что случилось в его болезнь, хотя еще несколько лет Сильвестр и Адашев по-прежнему были в силе; но вражда между ними и царицею Анастасией все более и более усиливалась. Кроме того, Иоанн, имея большой ум, широкие взгляды, не мог в иных государственных делах соглашаться с мнениями Сильвестра, а тому это не нравилось, и он не умел скрывать своей досады. Дело кончилось тем, что Сильвестр и Адашев должны были удалиться из Москвы: Сильвестр ушел в монастырь, Адашев уехал воеводою в один из завоеванных ливонских городов. Немного спустя после удаления Сильвестра и Адашева умерла и царица Анастасия. Царь чрезвычайно грустил в своем совершенном одиночестве; около него не было человека, который бы дал ему нравственное утешение, нравственную поддержку; люди, боявшиеся, чтоб Сильвестр и Адашев опять не приблизились к царю, начали толковать, что царица Анастасия погибла от врагов своих. Друзья Сильвестра и Адашева со своей стороны хлопотали, чтоб подняться и возвратить вождей своих; но им это не удалось, некоторые из них были казнены, другие сосланы; Сильвестр и Адашев умерли в изгнании.

Одним из самых знаменитых и любимых царем воевод был князь Андрей Михайлович Курбский, кроме заслуг воинских отличавшийся образованностью, начитанностью, чем был похож на царя, который также удивлял своею начитанностью в Священном писании и летописях (других книг тогда не было), удивлял искусством в речи изустной и письменной. Князь Курбский был другом Сильвестра и Адашева. Слыша, что его друзья в беде, слыша, что и о нем самом царь в сердцах высказался дурно, как о соумышленнике враждебных ему людей, Курбский решился бежать из России: это было ему сделать легко, потому что он начальствовал войском в Ливонии. Курбский ушел к польскому королю Сигизмунду Августу, который принял его с честью, наградил землями. Чувствуя, что сделал дурно, стал изменником, Курбский вздумал оправдаться и написал Иоанну послание, в котором всю вину складывал на царя, выставлял его гонителем лучших людей, которые ему и царству добра хотели, вспомнил и старину: так как он был потомок князей ярославских, то враждебно отозвался о предках Иоанна, князьях московских, особенно о деде и отце Иоанна, за то, что они окончили собирание Русской земли, отняли независимость у других князей и сделали их своими подданными. Иоанн не утерпел и отвечал ему, оправдывая себя и своих предков.

Отъезд Курбского и его письма произвели на царя Иоанна страшное впечатление: один из лучших воевод, на которого он так полагался, изменил, ушел к врагу, польскому королю, и, мало того, оправдывал в этом себя и других, кто бы захотел сделать то же самое; но хуже всего было то, что Курбский до сих пор был знаменит своими заслугами, умом, добрыми качествами. Иоанн, вследствие своего воспитания, был подозрителен и раздражителен, а теперь, вследствие ухода Курбского, эта подозрительность и раздражительность достигли высшей степени. Кому после того верить, на кого положиться? От душевного волнения Иоанн так переменился в лице, что его узнать нельзя было. Он не считал себя более в безопасности в Москве, в России, уехал из Москвы в Александровскую слободу (теперь город Александров во Владимирской губернии), удалился от бояр, устроил опричнину, т. е. новый особый двор из людей, которых считал себе вполне преданными, на содержание которых определены были особые города и области; но Иоанн думал, что и опричнина его не спасет, что враги выгонят его и детей его из России, и он искал, где бы приютиться тогда в чужих землях. Думая, что повсюду окружен враждебными людьми, он считал себя вправе вести с ними жестокую войну, истреблять их, и когда он получал известия о злых умыслах, то пощады не было никому, громил целые города и области: так, разгромлен был Новгород Великий, когда царь получил весть, что новгородцы хотят передаться польскому королю. Митрополитом в это время был Филипп, вызванный царем из Соловецкого монастыря, где он был игуменом и прославился святостью жизни. В случае опалы (гнева царского) на кого-нибудь митрополиты обыкновенно ходатайствовали за опального (провинившегося), что называлось тогда печаловаться, просили государя простить провинившегося, брали его на свои поруки. Видя ожесточение царя, казни, наглость опричников, митрополит Филипп стал печаловаться, увещевать Иоанна, чтоб переменил поведение и унял опричников. Упреки святого мужа наводили раздумье на царя; но это раздумье было страшно для опричников, и они постарались оклеветать Филиппа, внушить Иоанну, что он вмешивается не в свои дела, вступается за изменников и потому не хочет добра царю. Филипп был лишен митрополии и сослан в заточение в тверской Отрочь монастырь, где впоследствии главный из опричников, Малюта Скуратов, задушил его. К троим великим святителям московским и всея России, Петру, Алексию, Ионе, присоединился четвертый святитель-мученик.