Пресс-папье - Стивен Фрай

– Ну-с, молодой человек, бросайте ваше безобразное оружие и выходите с поднятыми руками – немедленно, слышите?

Свирепый проблеск белых зубов – вот все, что я смог разглядеть в темноте; гротескный металлический щелчок – все, что смог расслышать. Это злодей взвел курки дробовика. Я прыгнул вперед и нажал на спусковой крючок странного устройства, которое забрал из машины. Треск и жужжание электричества, а следом тупой, тошнотворный удар – последний грабитель, лишившись чувств, рухнул на землю.

Мы с Педро сидели в машине «скорой помощи», которая стремительно несла капитана Донахью к больнице Святого Тимоти.

– Ну, мужики, не знаю, что и сказать. Уж я позабочусь, чтобы ты получил за это медаль, Педро. Ну а ты, профессор, эй, ты…

– Эй, ты, ты, ты! Просыпайся! Это автобус, а не ночлежка, понял? Хватит дрыхнуть! Конечная, выходить пора. Давай выкатывайся!

Боже мой, какие сны способен насылать этот город. Какие сны! Примите уверения в моей любви.

Часть вторая

Рецензии и всякая всячиня

«Татлер» и секс

Эту статью заказал мне Джонатан Мидс, ставший ныне известным ресторанным критиком и кинодокументалистом. В то время он был редактором отдела в журнале «Татлер», которым руководил Марк Боксер. Мидс подбирал для рождественского номера статьи на тему «То, чего люди не делают». Он позвонил мне и спросил, существует ли что-либо такое, чего я не делаю. Гевин Стэмп, Брайан Сьюэлл и другие уже написали для него по статье о том, почему они никогда не смотрят телевизор, не водят машину, не ездят куда-либо отдыхать и так далее. Единственное, что пришло в голову мне, – это мое полное сексуальное воздержание. С тех пор я много чего натерпелся от этой статейки. Каждый интервьюер непременно спрашивает меня о моем «целибате». Каждый, кто пишет обо мне, жалуется (и, полагаю, имеет на то все основания), что я «вечно распространяюсь» о моем сексуальном воздержании. Что же, сам виноват. И – для протокола – я остаюсь в этом смысле таким же чистым, каким был, когда писал эту статью, то есть в 1985 году.

Если помните, лорд Хэйлшем[80] посылал в этом году видным членам правительства письма, в которых сообщал, что очень и очень не одобряет «занятия сексом». Мы с Квинтином можем спорить годами – нам, к примеру, так и не удалось прийти к согласию по поводу Джона Денвера,[81] – однако в том, что касается секса, мы держимся единого мнения.

Я не «занимался» – относительно Хэйлшема ничего сказать не могу – сексом вот уж четыре года. Началось это у меня не с осознания достоинств воздержания и не с вынужденной моей неприступности, вызванной тем, что никому я был и не нужен. Я, может быть, и похож скорее на масляное пятно, чем на картину маслом, но думаю, что, если бы мне потребовались интимные отношения, я смог бы получить их бесплатно. Красную карточку я показал совокуплению по причинам чисто утилитарным: причиняемые им неприятности, неудобства и досады значительно перевешивают любые мгновенные всплески удовольствия, легкости и успокоения. Простая калькуляция счастья.

Секс не обогащает и не укрепляет наши отношения с другим человеком, он постоянно дешевит и расшатывает их. Каждый из моих знакомых, которым выпало несчастье обзавестись сексуальным напарником, партнером по наслаждениям, постельным наперсником, товарищем по любовным играм – называйте как хотите, – обнаруживал, что после недели-другой долгих, упоительных вечеров, в которые он складывал зверя с двумя спинами, или зверя с одной спиной и небезынтересным устройством тела, или зверя с раскинутыми в воздухе ногами и цепляющимися за края матраса руками, наступает день, когда партнеру «А» страх как не терпится снова предаться тяжким трудам, кои сопровождаются скрипом пружин и обильным потоотделением, а партнер «Б» предпочитает повернуться к стенке и углубиться в книжку Вудхауза. За чем следуют недели гнетущего уныния. «А» становится трудно встречаться после девяти вечера глазами с «Б», «Б» полным безразличия тоном сообщает, что он или она «валится с ног», давая тем самым «А» понять, что «сегодня не получится», и не успевают они состариться хотя бы на месяц, как отношения их покрываются пренеприятнейшими трещинами.

Я с не меньшим, чем кто бы то ни было, обожанием отношусь к эротическим возможностям человеческого тела. Эротика – приятнейшая основа увлекательного комикса нашей жизни. Не следует полагать, однако ж, будто в совокуплении присутствует что-либо эротичное. Походка, улыбка, манера отбрасывать упавшие на глаза волосы, то, как одежда льнет к телу, все это может выглядеть эротичным, но я буду премного обязан тому, кто объяснит мне, что может найтись привлекательного в тех влажных, темных, дурно пахнущих и отвратительно волосатых участках тела, из которых составляются на банкете любви главные блюда. Да, разумеется, эти участки, когда уделяешь им определенное внимание, порождают в теле разного рода химические реакции: направление кровотока меняется, дыхание учащается, гулко колотится сердце. А после того как человек попадает под влияние наркотиков, вырабатываемых его собственным телом, ничто уже не полагает предела бесчинствам, непристойностям и распущенности, до которых докатывается большинство обычно благоразумных и симпатичных людей. И запах, боже ты мой, запах…

Давайте смотреть правде в лицо, мы уже переросли функциональную необходимость этих любострастных затей. Было время, когда человек никак не связывал половой акт с производством детей. В конце концов, причину отделяет от следствия довольно долгое время. И ничто не наводило человека на мысль о том, что совершенное летом вторжение в женское тело приведет следующей весной к появлению на свет младенца. Поэтому в прошлом нам приходилось то и дело совокупляться на авось, а мадам Природа по присущей ей доброте соединила это занятие с несколько судорожным, но все-таки удовольствием. Мы унаследовали сей инстинкт похоти, как унаследовали и другие бывшие некогда необходимыми для выживания инстинкты: драчливости, сварливости, пугливости и захватничества. Но в рациональном, разумном обществе, способном самостоятельно определять свою судьбу, уже нет места порывам столь рудиментарным.

Я допускаю, что помнить и уважать наше происхождение и двойственность нашей природы дело вполне достойное, но ведь есть же у нас потребности в пище, сне и испражнении, – потребности, поддающиеся управлению в гораздо меньшей мере и достаточно болезненно напоминающие нам о нашей телесности, о низости плоти, которая дает приют и не дает воли нашему замечательному творческому сознанию. И для того, чтобы унизить нас еще пуще, никакие увлажнительные и заразительные постельные развлечения не требуются.

Ну а кроме того, я побаиваюсь, что у меня это дело получится так себе.

Аннотированный отец Браун

Это напечатанная в журнале «Слушатель» рецензия на книгу и вправду очень странную.

Г. К. Честертон. «Аннотированное “Неведение отца Брауна”». Под ред. Мартина Гардинера, «Оксфорд Юнивесити Пресс».

Это очень странная[82] книга. Обстоятельно аннотированное[83] издание рассказов об отце Брауне? Меня она озадачила.[84] Озадачила настолько, что большой знак вопроса, повисший над моей головой, отбрасывал на ее страницы темную тень, которая делала внимательное чтение почти невозможным. Уж не сошло ли издательство «Оксфорд Юнивесити Пресс» с ума?[85] – гадал я. Или, быть может, по отцу Брауну сдают теперь экзамены повышенного уровня? Зачем, скажите на милость, понадобилось аннотировать самые простые и незатейливые из когда-либо написанных детективных рассказов? Ответ, ни в малой мере не удовлетворительный, можно найти в предисловии Мартина Гардинера. Он отмечает, кто канон Шерлока Холмса породил с ходом лет сотни псевдосерьезных научных работ, привел к созданию множества группировок и обществ, – Гардинер упоминает лишь «Нерегулярную армию Шерлока Холмса», о коей мы еще поговорим. Однако, жалуется он, «ничего подобного “Нерегулярной армии Шерлока Холмса” на основе канона отца Брауна, состоящего из пяти сборников рассказов и нескольких других историй, ни в один сборник не вошедших, создано не было. Я нахожу это удивительным». Курсив мой, и если бы я мог добиться, чтобы эти слова выделили при печати красным цветом, то очень постарался бы сделать это. Удивительным? Если толчком, побудившим мистера Гардинера к созданию этой книги, было искреннее удивление, вызванное упомянутым обстоятельством, чтение нас ожидает определенно не легкое.

Использование здесь слова «канон» представляется мне подобием игры в поддавки. Рассказы о Шерлоке Холмсе канон образуют, рассказы об отце Брауне – ничуть. Я считаю себя достаточно компетентным для разговора на эту тему, поскольку был когда-то, еще учась в школе, самым молодым из членов «Лондонского общества Шерлока Холмса». Несколько захватывающих, сумасшедших, полных ликования лет я жил и дышал Шерлоком Холмсом, и никакой другой жизни, другого кислорода у меня не было. Я мог цитировать огромные куски текста, помнил даты, детали, имена и эпизоды так, как если бы и вправду присутствовал при каждом приключении великого детектива. Что, разумеется, и имело место, поскольку Ватсон брал меня с собой. Каждый из нас способен нарисовать в воображении эти комнаты, семнадцать обшарпанных ступенек, ведущих с первого этажа на второй, патриотические инициалы «КВ», выбитые пулями над камином, наполненный табаком шлепанец, полку с самыми банальными книгами. Все мы помним Холмса, с его трубкой, скрипкой, лупой и кокаином, и Ватсона с его толстой английской шеей и двумя сувенирами афганской войны: верным армейским револьвером и пулевым ранением, которое все еще побаливает при каждой перемене погоды. Все мы знаем, что в дом 221б по Бейкер-стрит[86] и поныне приходят каждый год сотни писем, адресованных мистеру Холмсу, и что по какой-то странной причине, имеющей лишь малое отношение к отличающим рассказы о нем литературным достоинствам или глубине психологического анализа, Шерлок Холмс продолжает жить независимо от своего создателя – так, как жило до него и после него лишь очень небольшое число выдуманных персонажей. А что представляет собой отец Браун? Приземистого человечка в шляпе с загнутыми по бокам полями. У него нет хронологии, нет дома, нет личных вещей, нет связанных с ним деталей, в царстве его правит Честертон, и эти двое неразделимы. Что же канонического в этих пяти сборниках рассказов? И много ли писем получал за неделю отец Браун в 1987 году?