День, в который… - Екатерина Владимировна Некрасова

в глазах командора все падали, сверкая на солнце, брызги… он вспомнил, как прыгнул Воробей с борта «Перехватчика» — «ласточкой», уйдя под воду почти без всплеска. Это было… красиво. Просто красиво, и все.

Истертые доски, поскрипывая, прогибались под ногами. Эти доски помнили шаги всех, бывавших в Порт-Ройале. И Воробей проходил здесь — этой неописуемой своей походочкой, которую ну никак нельзя объяснить одной качкой, потому что качает всех, а…

Здесь. Он смотрел под ноги. Захотелось лечь и уткнуться в горячее дерево лицом.

— Сэр… это пираты? Что случилось, сэр?

Да, думал Норрингтон. Да, это пираты. Отвернувшись, глубоко вдохнул — запахи гниющих водорослей и тухлой рыбы, смолы, берега и людей…

Джиллетт попытался подхватить его под локоть — командор, не глядя, отстранил его руку. Он не мог смотреть в эти недоумевающие, круглые, глупые, по-мальчишески преданные глаза.

Они шли сквозь расступающуюся толпу. Где-то позади бывшая команда «Лебедя» выбиралась из шлюпок — шлюпки стукались и скреблись о причал, хлюпала вода, гулко отдавались шаги по скрипучим доскам… В толпе высказывались предположения; кто-то уже что-то объяснял, кто-то ругался, охали раненые…

Джиллетт спешил рядом, все пытаясь заглянуть командору в лицо. А тот смотрел под ноги. Сквозь щели между досками виднелась плещущаяся внизу вода — рябь и блики, и скачущие по волнам солнечные огоньки.

— Командор, друг мой! — Губернатор Суонн всплеснул сухонькими ладонями. — Джеймс, да на вас лица нет!

В комнате с закрытыми ставнями — прохладный полумрак, тусклые тени. Слабые запахи кампешевого дерева, табака и женских духов. Элизабет, подумал Норрингтон. Боль царапнула и ушла; Элизабет…

— Прошу прощения, — проговорил он с трудом.

Он стоял у единственного открытого окна. Ему казалось, что в комнате душно; теперь ему все время было душно. Он хотел видеть море.

Море. Вечный бег волн между расходящимися навсегда судами. В море не остается следов, у моря нет памяти. Оно отнимает с тех пор, как люди впервые рискнули выплыть в его просторы; в море прощаются на часок, чтобы не встретиться никогда…

«Бедный Тернер, как он выдержал это. Как ему повезло, что он любит Элизабет… должно быть, сильнее, чем я. Впрочем, возможно, наш любезный капитан просто не испытывал на нем силу своего обаяния. Может быть, пожалел… (Усмехнулся — криво.) А меня чего жалеть…»

Кричали чайки. Море было там, за садом, за рябью солнца в кронах магнолий; море занимало полмира, сливаясь с небом. Норрингтон потер лоб ладонью, мотнул головой; повторил:

— Прощу прощения…

А вот добрейший губернатор был, кажется, всем доволен, — ни вопиющий мезальянс единственной и любимой дочери, ни гибель «Лебедя» не смогли надолго поколебать его всегдашнюю жизнерадостность. По обыкновению нарядный, в тщательно завитом парике, сверкая бриллиантовой булавкой в кружеве жабо, он прохаживался перед хмурым Норрингтоном и изо всех сил пытался оказать моральную поддержку.

— Джеймс, друг мой, разумеется, нападение испанцев не может быть вменено вам в вину. Вы честно выполняли свой долг, и никто не осмелится в этом усомниться… — Губернатор остановился, заложив руки за спину. — Единственное, что я не вполне понимаю в этой истории — это мотивы нашего капитана (здесь в голосе губернатора прорезалась ирония) Джека Воробья… впрочем, его поступки никогда не отличались логикой. — Не дождавшись ответа, мистер Суонн позволил себе шутку: — Нам достался какой-то сумасшедший пират, вы не находите?

Норрингтон еще несколько секунд смотрел на него — и резко отвернулся к окну.

…Вода, капающая с пальцев. Капли в волосах; звякающие подвески качаются между лицами. Зубы, вдруг приоткрывающиеся в ухмылке, щурящиеся глаза… Море не радуется, когда на нем пляшут солнечные зайчики, и не злится, жгуче-соленой водой вливаясь в жаждущие воздуха легкие; Господь мне свидетель, в определенном смысле этот человек невинен… как невинна стихия, топящая корабли, — ибо так же не ведает, что есть добро и что есть зло. Да, разумеется, он сумасшедший. Да…

Теперь ему казалось, что он помнит это тело лучше своего. Эти взгляды из-под накрашенных ресниц… это лицо, переменчивое, как рябь на воде. Располосованную шрамами руку, и еще один длинный шрам — на бедре… дыхание, съеживающиеся под пальцами коричневые соски… На этом воспоминании мысль споткнулась. Командор встряхнул головой; в этот раз у него загорелись не уши, а щеки.

В этом человеке не было ничего простого и понятного; он не позволял быть уверенным даже в том, что ему нельзя верить. Он…

«Боже, сделай так, чтобы мы больше не встретились. Потому что если… что же мне делать тогда?!»

Кажется, его превосходительство губернатор растерялся. Позвонил в колокольчик; прибежавшему слуге-мулату громко велел принести кофе.

— Друг мой, не поддавайтесь мрачным мыслям. (Взмахнул рукой, сверкнув камнем в перстне.) Только подумайте, как велико было бы наше горе, если бы испанцы… — Покосился через плечо — командор глядел в сторону; нагнувшись к уху слуги, зашептал: — Зови сюда мисс Элизабет. Срочно!

И подтолкнул в ливрейную спину.

Норрингтон не слушал. Как в бреду, не сразу понял, что этот хриплый шепот — его собственный:

— «И вспомни, о Боже, что судно мое так мало, а море Твое так велико…»

— Джеймс, что с вами?!

Командор судорожно шарил ладонью по груди — дернул шейный платок, пальцы запутались в банте… Рванул пуговицы ворота.

— Это молитва, — он услышал собственный голос, и голос был спокоен. — Просто старинная морская молитва.

…Она вошла торопливо, взметая шелковыми туфельками кружевную пену юбок; домашнее платье из палевой тафты, волосы, собранные в простой узел на затылке… С улыбкой протянула руку:

— Я очень рада вас видеть… командор.

Ее рука показалась такой маленькой и хрупкой в его ладони; топорщилась пышная кружевная оторочка рукава. Она чистила под ногтями и не носила вульгарных перстней… (Он замер — поразился тому, как подобное сравнение вообще могло прийти ему в голову.) Ткнулся губами в пахнущие кремом пальцы — гладкие, нежные, мягкие; выпрямился — и не сделал попытки удержать ее ускользающую руку.

— Счастлив засвидетельствовать свое почтение, мисс… миссис Тернер.

И не выдержал — отвел глаза. Дышала грудь в кружевном вырезе корсажа… Он смотрел на ее левую руку — и она, перехватив этот взгляд, сделала движение, точно желая спрятать руку в складках юбки; овладела собой и поднесла к груди — обручальное кольцо оказалось перед глазами Норрингтона.

— Джеймс…

— Я приношу свои извинения за то, что не смог присутствовать на вашей свадьбе, — сказал он твердо.

— Джеймс… — Элизабет шагнула вперед. — Я… (Сглотнула — дрогнуло нежное горло.) Я бы хотела, чтобы мы оставались друзьями. И вы можете по-прежнему звать меня по имени.

Солнце трепетало на геометрических узорах паркета;