Антология советского детектива-43. Компиляция. Книги 1-20 (СИ) - Корецкий Данил Аркадьевич

Закончил читать я около двух часов ночи. Разогрел остывший чайник, натрусил в чашку заварку, залил кипятком. Ожидая, пока чай заварится, откалывал старинными щипчиками от ноздревато-серой сахарной головы острые, искрящиеся на сколах кусочки. Эту мою привычку Золотов, конечно, не мог вплести в свою правдоподобную ложь. Теперь понятно, почему Валек назвал его псевдосом! На первую ступень бульдогообразный фанфарон не потянет, но в остальном...

ПСЕВДОЧЕЛОВЕК ВАЛЕРИЙ ЗОЛОТОВ

В отличие от большинства себе подобных, Золотов знал, что он не такой, каким должен быть настоящий человек, что различие между его истинным содержанием и внешней, для посторонних глаз, оболочкой таит постоянную угрозу разоблачения.

Началось это еще в раннем детстве. Вечно занятый, раздраженный оглоедами, норовящими прокатиться за чужой счет, отец, иногда вдруг вынырнув из водоворота вечных неотложных дел, почитал необходимым заняться воспитанием и, выпытав у матери все его прегрешения: разбитую чашку, опрокинутый суп, измазанный пластилином стол — сажал на жесткую неудобную табуретку напротив себя, глаза в глаза (обязательное условие, взгляд отводить не разрешалось) и усталым монотонным голосом втолковывал, какой он гадкий и никчемный мальчишка, способный только пакостить и сводить к нулю все старания отца навести в доме дисциплину и порядок для благополучия самого же маленького неблагодарного негодяя, но раз он неисправим, то отец перестанет гробить свое здоровье и отдаст его в детский дом, о чем уже договорено, и не позднее чем завтра за ним придет эвакуатор.

В конце отец кричал, Валера начинал плакать и молить о прощении, но напрасно, ночь проходила в слезах, беспокойном метании по родной кроватке, с которой предстояло навсегда расстаться, но утром отец объявлял, что дает последнюю попытку исправиться, он бурно радовался и обещал себе стать хорошим мальчиком, но ничего не получалось: разливался клей, из авторучки неожиданно выскакивали на скатерть чернила, падала на кафель эмалированная кастрюля, грехи накапливались, ожидая очередного пробуждения у родителя педагогического рвения.

Он привык ощущать себя преступником, но, когда раз в год семья Золотовых выезжала в красивый приморский город к деду на летний отдых, все вдруг менялось совершенно волшебным образом!

Отец не уставал повторять, какой хороший мальчик Валерик, как послушно он себя ведет, как любит рисовать и как замечательно учит стихи — расскажи дедушке свой самый любимый, про море и кораблик...

Зубрежка «любимых» стихов была обязательным элементом подготовки к поездке, так же, как посещение лучшей в городе детской парикмахерской, где отца все знали, а потому улыбались сыну и давали на время неприятной процедуры стрижки играть каким-нибудь замысловатым флаконом; как поход в ателье, где отца тоже знали и быстро, вне очереди, шили Валерику морскую форму и бескозырку с ленточками — на них бронзовой краской изображали всегда одно и то же название: «Отважный» — так назывался крейсер, на котором дед командовал во время войны огневой частью.

Поскольку в перерывах между поездками с Валериком никто не занимался, зубрежка «любимых» стихов была самым мучительным из подготовительных мероприятий: приходилось получать пощечины и подзатыльники, стоять на коленях в углу, сидеть в темном чулане. Но скорее не эти меры из педагогического арсенала Золотова-старшего, а предвкушение сказочной жизни у дедушки помогали непослушным строчкам уложиться в памяти.

И когда подходил момент, он читал любимые стихи с выражением, бодрым, веселым голосом — это тоже было обязательным, заранее оговоренным условием, — про штормы и бури, ветры и грозы, сквозь которые идут упорные корабли с бесстрашными матросами.

Дед светлел лицом, разглаживались суровые морщины, он подхватывал внука на руки, целовал и спрашивал: «Кем ты будешь, когда вырастешь?»

А он без запинки отбарабанивал: «Конечно, моряком, как дедушка!»

И взлетал к потолку, кося глазами на отца: все ли правильно, не ошибся ли, не напутал чего? Потому что ошибка — он это отчетливо понимал — была бы самым страшным преступлением, искупить которое невозможно ничем. Но отец весело улыбался, озорно подмигивал сыну и бодро выкрикивал что-то про морскую династию Золотовых...

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Быстро бежала сказочная летняя жизнь. Поездки в большой черной машине, за рулем которой сидел настоящий веселый матрос, дававший примерить огромную, сползающую с головы бескозырку, катание на глиссере по гладкому зеркальному морю, ночевка на берегу в похожем на пряничный теремок домике...

Но и в прекрасные мгновения этой замечательной жизни он боялся: вдруг дедушка, веселый водитель и другие матросы, отдающие дедушке честь у входа в штаб, как-нибудь узнают, что на самом деле он вовсе не хороший, послушный, любящий морские стихи и мечтающий стать моряком мальчик, а гадкий, подлый, неисправимый негодяй, из которого не выйдет ничего путного и к которому уже много раз протягивал огромные волосатые руки страшный эвакуатор!

Вдруг отец рассердится и расскажет все этим замечательным, поверившим закоренелому преступнику людям?! Его охватывал такой страх и тоска, что он готов был броситься в море и утонуть, а в случае разоблачения решил так и сделать.

Когда дедушка приводил его к себе в штаб, показывал огромную карту с двигающимися силуэтами кораблей, огромный глобус, утыканный красными треугольными флажками, и многие другие диковинки: модели крейсеров и эсминцев, настоящие мины и торпеды, деревянный со множеством ручек штурвал — он так радовался, что вконец растроганный дед, не подозревающий об истинной причине ликования, махнул рукой на запреты и пообещал показать настоящий корабль, после чего Валерик принялся в полном восторге скакать по огромному кабинету. В основе этой восторженной эйфории лежал железный порядок: дед никогда не брал отца «куда не положено», а значит, в штабе и на корабле угроза разоблачения отсутствовала. Если только дедушка сам не разглядит под нарядной матроской его мерзкую натуру...

Постоянный страх переставал терзать его, лишь когда дивный летний месяц заканчивался и он снова становился самим собой — гадким мальчишкой, правда о котором была скрыта, только чтобы не волновать дедушку. Но в следующий раз...

Став постарше, он понял: отцу выгодно, чтобы в глазах дедушки внук всегда оставался отличным, смышленым, целеустремленным парнем, каким не получился сын. Он распознал, что дедушка не жалует отца, считает его ленивым бездельником, не имеющим в жизни настоящей мужской цели. И напрасно тот заискивает, заводит «умные» разговоры, бросает многозначительные намеки и даже выбегает по росе в сад — делать зарядку под окнами дедовой спальни, не эти примитивные уловки помогают сохранить до предела натянутые родственные связи, а он сам — Валерик Золотов, последняя надежда, продолжатель морских традиций.

И когда однажды во время очередного летнего отдыха он, тогда уже ученик третьего класса, сообщил отцу, что собирается рассказать дедушке про пощечины, темный чулан и эвакуатора, у того отвисла челюсть и пропал дар речи. Он как раз уговаривал готовящегося к уходу в отставку деда перебраться к ним в город, построить или купить в зеленой зоне дачу, а впоследствии имел план организовать обмен полученной пенсионером флота квартиры и провернуть целый ряд других выгодных операций.

Довольный произведенным эффектом, Валерик добавил, что расскажет, как отец ругал дедушку дураком, который при такой должности не получил адмиральского звания исключительно из-за своего ослиного упрямства и солдафонской прямолинейности. Память у него была хорошая, и он в точности воспроизводил неосмотрительно употребленные в его присутствии слова и обороты.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Отец стал что-то лепетать, уговаривая, обещать, лицо покрылось красными пятнами, вспотело, но Валерик помнил эвакуатора и не испытывал ни малейшей жалости.

— И что жадиной обзывал, расскажу, за то что денег мало давал, — мстительно выпевал он, упиваясь внезапно появившимся могуществом и легкостью от свалившегося наконец бремени постоянного страха и опасений.