Звезда волхвов - А. Веста

— Не дрейфь, Борис! Я готов форсировать обстоятельства!

Квит тер ладонями осунувшееся лицо.

— Каким образом?

— Часов через шесть я буду в Москве, — напирал Севергин. — Это если гнать под сто. С киношниками я уже поработал, у меня есть адрес этой Ивлевой и ее домашний телефон. Опрошу ее знакомых и родственников, и уже послезавтра я снова здесь!

Привлеченная разговором, девушка подошла ближе и, с ходу не признав в утренних гостях ментов, уперла в бедро кулачок и спросила у Квита сигарету.

— Ну, наконец-то, — невесело осклабился Квит. — А то я уже начал скучать в этой ссылке, как Меньшиков в Березове. А как насчет скидки? У вас по утрам тарифы снижают? Егор, проснись…

Севергин осоловело смотрел за плечо Квита, потом резко встал, бросил на стол деньги за неначатый кофе и, едва не сбив плечом дверь, вышел из зала.

Да, трудно было признать в этой измятой «ночной бабочке» его первую, неопытно-страстную любовь. Они встречались в темных задичалых оврагах, где в полдень прятались от солнца маслянистые гадюки, а по ночам загорались блудные свечки, и что-то покряхтывало и постанывало в глубине чащи, словно играли свои свадьбы лешие. Там на немятом травяном ковре он кормил ее из губ первой земляникой. Осенью Егор ушел в армию. Зинка, как водится, поклялась ждать и хранить верность, но почти сразу из деревни уехала и писать перестала.

Постукивая каблучками, девушка обогнала Егора уже на высокой лестнице, ведущей из подвала на сизый утренний свет. Встала, загородив дорогу, скалясь в невеселой улыбке. Ночная косметика расплавилась и блестела, как клоунская маска.

— Вот и свиделись, чего бегаешь-то? Небось, не съем.

— Уйди с дороги, Зина, — сквозь судорогу проскрипел Егор.

— Не рад? — Девушка силилась улыбнуться. — А вот я рада… Да… рада…

Зина говорила нарочито медленно, с провисающими паузами, и мутные глаза плавали, как лодки в водополье. Под ресницами черными солнцами зияли расширенные зрачки. Видимо, перед тем как пустить на промысел, ее авансом накачали алкоголем.

Севергин оттеснил ее к стене, освобождая выход. Не удержавшись на высоких каблучках, Зина качнулась и осела на ступени.

— Слушай, дорогой, ты мою девушку обидел! — возмутился кавказец, внезапно возникший на пороге бара. Судя по всему, Зинкин сутенер принял его за приезжего и теперь караулил добычу на выходе из подвала, заранее выбравшись через черный ход. Севергин резко выбросил руку с удостоверением.

Тот не успел посторониться и, сбитый литым плечом Севергина, оступился и загрохотал по ступеням.

Меряя шагами безлюдную утреннюю площадь, Севергин шел к машине. Со спины на него налетели двое, те самые, из бара, явно намереваясь отомстить за земляка.

— Пойдем, поговорим! — наперебой завелись «гости», уже давно державшие себя в Сосенцах с наглой уверенностью хозяев.

— Мне с вами разговаривать не о чем. Но и здесь паршиво оставаться.

— Плати за девушка! — требовали кавказцы.

Очухавшийся сутенер попытался остановить разгорающуюся драку, предвидя, что с милиционером шутки плохи. Цокая языком, он уговаривал взбешенного Севергина и оскаленных соплеменников:

— Не надо ссориться. Мы все россияне… Ц-ц-ц… У нас один город… Одни права у нас… Кто-то у нас горячий, кто-то — тыхий… Кто-то у нас, ц-ц-ц, бандыт, кто-то пашет…

Зина молча оттаскивала хозяина от Севергина. Эта свара со стороны казалась страшной свадьбой, с пьяными от злобы черными «дружками», белым от ненависти женихом и украденной, подпоенной и оскверненной невестой. Севергина ударили в грудь, он резко отмахнулся, саданул нападавшего куда попало и дал увесистого пинка «хозяину» Зинки.

Из-за бронзового Ильича выглянули несколько безработных граждан, отдыхавших в кустах за постаментом.

— Бей «гостей», спасай Россию! — завопил испитой мужичонка в майке-тельняшке, потрясая пустой бутылкой, зажатой в синюшной длани. — Ну, воронье, держись!

Он рассадил о постамент стеклянный пузырь. В утренних лучах заиграла «розочка».

— Я те рожу растворожу, щеку на щеку помножу!..

— Эй, кодляк, вылезай! Наших бьют! — вопили его подголоски.

Из-за памятника Ленина уже поднималась отоспавшаяся ватага, настоящая разинская «сарынь». Народные мстители брали заварушку в кольцо. Кто-то перевернул тележку с фруктами и сбил с ног спешащего на работу рыночника. Золотые миражи субтропиков, подпрыгивая, катились по площади вниз. Брызнули из-под подошв зерна граната, пряный чужеземный аромат разлился по площади, а со стороны рынка уже бежали приземистые, большеголовые, похожие как родные братья «гости», вооруженные чем попало. Квит, стоя в дверях винного погребка, накручивал мобильник, вызывая наряд милиции. «Морячок», взобравшись на постамент и обняв одной рукой бронзовое тулово вождя Третьего Интернационала, красочной речью воодушевлял соратников, не забыв привычно помянуть матушку своих супротивников. Услышав заветное «петушиное» слово, кавказцы взвились давно сдерживаемой ненавистью. Еще миг, и полыхнет драка, и грозди гнева кровавым вином выльются на мостовую. Так с недавних пор начиналась махаловка в небольших русских городках, быстро перераставшая в бунт, «бессмысленный и беспощадный», с кровной местью, с доисторическим «пещерным» побоищем и градом камней, с матом и треском омоновских щитов, с неповоротливыми, как у попавшего в ловушку мамонта, телодвижениями местной власти.

— Разойдись! — гаркнул Севергин, но его голос потонул в гвалте перебранки.

Звонкий перестук копыт и разбойничий посвист остановил натиск исконных хозяев площади и яростное сопротивление ее «гостей». Из утреннего тумана грудью вперед вылетел белый рысак и встал на дыбки. На жеребце, вздернув поводья, восседал Стенька Разин. С гиканьем и свистом налетел он на оторопелых «гостей», и ногой, обутой в красный сапог с позументом, оттеснил их с площади. Зачинщики драки спешно ретировались в погребок, рыночники потянулись к палаткам.

— Геть, басурманы! Прочь с Руси Великой!

Атаман подхватил с земли Зину и посадил ее в седло. Ее красное платье, слившись с алым кунтушом атамана, полыхнуло, как знамя борьбы над мятежным полком.

— Испужалась, лапушка, не боись меня! Не обижу… — Он крепче прижал к себе девушку и обратился к голытьбе:

— За мной, братва! Всех вас есаулами поставлю! Ужо погуляем, ужо потешимся. Оглянитесь, други милые: три дороженьки перед нами — одна в кабак, в царское кружало, вторая в кабалу к новым боярам, но есть и третья — воля вольная, молодецкая! Бают дьяки на Руси, что Стенька тать и разбойник, да как окромя разбоя правду ныне сыскать? А и взял я в рученьки палашик, да и вышел на большую Волгу, где купцы тороватые богатства на струги мечут, где нехристи городами володеют. Сколь кладов попрятал, то позабыл. Сколь беднякам раздал, того не считал. Сколь душ сгубил, тех Бог сочтет… Только пробил наш час! Вставай, подымайся, Русь! А и перво-наперво соберем мы круг: вече народное! Отвечайте, любо ли вам?

— Любо! Любо! Говори, атаман! Мы твое вече! — кричали обитатели ленинского сквера. — Веди нас на Шанхай, на Турцию веди!

Голытьба строилась походным порядком. Разбуженные шумом сосенчане были уверены, что проходит репетиция исторических торжеств и Дня города. Подъехавший дежурный наряд милиции не стал препятствовать костюмированному представлению, очарованный добротностью разинского обмундирования и выездкой роскошного жеребца.

Севергин поспешно уехал с площади. Его ждали путь длиной в полтысячи километров, последний экзамен и работа следователя.

Глава 12

Крепкий орешек

Отцы пустынники

И девы непорочны.

А. Пушкин

Если в гневе человек плюет в небеса, плевок с неизбежностью летит ему в голову, если не для укора, то хотя бы для отрезвления. Резко хлопнув дверью, Геля ворвалась в зал приемов и в ожидании владыки села, закинув ногу на ногу. Растрепанные волосы не прикровенны, рот в блестящей краске, насурьмленные веки…

— Господи, помилуй! — выдохнул владыка Валерий, всматриваясь в ее перекошенное страхом и злобой лицо. Куда подевались ее потупленные долу очи и елейная улыбка? Недаром сказано мудрыми: если собака лижет тебе пятки, оттолкни ее подальше, пока не укусила…

Откуда берутся такие ягодки, на каком припеке вызревают? Владыка Валерий мысленно перечел ее досье. Почти десять лет назад Плотникова пришла к вере по совету одного популярного экстрасенса. На изломе зрелых лет она возжаждала родить ребенка, но все попытки выносить плод заканчивались неудачей. Молитвами святых отцов Плотникова надеялась переломить судьбу, но не помогло… Невзирая на личную неудачу, Плотникова прижилась в околоцерковных кругах. Со всей нерастраченной энергией бизнес-леди окунулась в благотворительную и иную деятельность. Для начала она освоила торговлю золотыми цепочками и крестиками. Золото продавали с лотков, без учета и кассовых аппаратов, а эти деяния попадали под статью о нелегальной торговле драгметаллами, но всякий раз Плотникова выскальзывала из ловушки и охотно делилась растущими барышами. Но случались в ее карьере и досадные промахи. Так, роскошный колокол, подаренный Плотниковой Свято-Покровскому монастырю, треснул во время торжественного благовеста в ее честь, однако благотворительница не страдала суеверием.