Доктор Чёрный - Александр Барченко

Боцман закрыл крышку и несколькими ударами молотка приколотил её наглухо.

Беляев остался один в непроницаемой темноте. Заснуть тотчас нечего было и думать. Он только что поднялся после восемнадцатичасового сна.

Он постелил под себя сложенный вдвое бушлат и, усевшись на нём, прислонился спиною к шероховатым неструганым доскам.

Наверху затопали ноги матросов, и кузов судна тяжело выпрямился. Должно быть, ложились в дрейф принимать лоцмана.

Потом снова, должно быть, остановились, и слышно было, как, шурша, ползли по палубе развёрнутые бухты буксирных канатов. Снова двинулись. Теперь уже на привязи.

Беляев слышал, как кидали швартовы на пристань или на набережную и как с грохотом, вытравляя из клюзов со скрежетом цепи, рухнули в воду якоря. Потом всё снова затихло. Должно быть, портовые осматривали документы и шканечный журнал.

Прошло, по крайней мере, часа полтора, прежде чем загремели скатываемые в трюм по доскам бочки с солониной.

И странно — на Беляева этот грохот, чередующийся в правильные промежутки вместе с монотонными «О-ох-хо!» крючников, грузивших товар, и тихим хлюпаньем взбудораженной воды у борта, подействовал в темноте его деревянной тюрьмы усыпляюще.

Он снова забылся…

Очнулся он, не зная, сколько времени проспал, и не понимая, где он находится. Ослеп он, что ли?

Только толкнувшись головой в доски с плохо подогнутыми гвоздями, он вспомнил всё случившееся за неделю.

Наверху теперь было тихо. Погрузка кончилась.

С радостью заживо погребённого, освободившегося из могилы, он услыхал, как на бак затопали в ногу мерные шаги. Значит, скоро свободен. Выхаживают якоря.

Вдруг обострившимся в темноте слухом он уловил осторожные, крадущиеся шаги. Кто-то направлялся к ящику, путаясь между бочками, оступаясь, но, видимо, всеми мерами стараясь не шуметь.

«Неужели боцман! — мелькнуло в голове Беляева. — Да, больше некому. Должно быть, портовые съехали до отвала! Слава Богу… Боцман!» — подумал он, услыхав, как подошедший, просунув стамеску под крышку, старался её отодрать.

Чтобы помочь товарищу, он сам осторожно надавил крышку изнутри и невольно зажмурил отвыкшие от света глаза, когда в ящик проник свет фонаря.

Когда он открыл их, прямо в лицо ему смотрели маленькие, острые глазки белобрысого Янсона, который просунулся в ящик с фонарём в руке.

— Что ты? — невольно отпрянул в изумлении Беляев, стукнувшись затылком о заднюю стенку. — Тебя боцман послал?.. Разве портовые уехали?

— Нет, не уехали, здесь, наверху, — глухо ответил эстонец, быстро осматривая Беляева и его помещение. — Никто не уехал… Давай деньги!..

— Какие деньги?.. Ты с ума сошёл! — чуть не вскрикнул Беляев, по спине которого поползли холодные мурашки. — Какие деньги? Бог с тобой!..

— Давай!.. Будет дурака валять… Давай живо! Те самые, что в подоле зашивал, как я за тобой приезжал… И бумажник давай!

— Что ты? Опомнись!.. — в ужасе прошептал Беляев.

— Давай… сволочь! — скрипнул зубами эстонец. — Слышишь, давай… А то сейчас портовых сверху приведу… Француз тоже… забастовщик несчастный! Крикну с палубы полицию, покажет она вам с капитаном обоим «француза»!.. Ну, живей, поворачивайся!

Мысли со страшной быстротой замелькали в голове у Беляева. В правой руке Янсона он заметил обнажённый пукко. Но такой же нож под рукой у него самого. С эстонцем он, пожалуй, справился бы, если бы не эта клетка, в которой с трудом можно повернуться. Была не была… ударить его разве сразу в глаза кулаком… Нет! Подымем возню, стук… Эх, чёрт! А… вот мысль! Надо его похитрее обезоружить!

— Чёрт с тобой! — притворно сердитым голосом сказал он. — Твоё счастье, бери… Только они зашиты, надо пороть!.. Давай сюда пукко!..

— Ишь ты! Ловок тоже… — злобно осклабился белобрысый. — Нашёл дурака… Отдай ему пукко! Как бы не так… Вспарывай своим! Да скорее, сволочь. А то кокну вот по затылку, ноги протянешь!..

Никогда ещё не испытывал Беляев такого остро обидного чувства сожаления, как теперь, при мысли о том, что купленный словно нарочно для этого случая браунинг он не догадался оставить при себе… С каким бы наслаждением он, рискнув всеми предосторожностями, выпустил бы подряд все семь патронов прямо в эту злобную, усмехающуюся, наглую рожу… Да… теперь уж ничего не поделаешь…

Он вытащил пукко из ножен и дрожащими руками принялся вспарывать на подоле фуфайки швы, которые сам заметал с особенной тщательностью в гостинице…

— Будет! Довольно!.. Дальше я сам… — хрипло шепнул Янсон, следивший за каждым его движением. Вырвав у растерявшегося Беляева его нож, эстонец швырнул его через голову назад, в темноту, и собственным, словно бритва отточенным пукко в два приёма отхватил от фуфайки весь подол вместе со швом, содержащим деньги.

— Теперь бумажник!

Левой рукою, не выпуская из правой ножа, он выхватил из-под Беляева бушлат, обшарил его и, найдя бумажник, поднёс его раскрытым к фонарю.

— Пачпорт! — разглядел он. — К чёрту! Этой дряни мы сами сколько хочешь наделаем. — Пакеты! Наверху распечатаем… Больше, кажется, ничего!.. Ну, чёрт с тобой! Бумажник не возьму. Ещё попадёшься с ним. Теперь сиди и моли Бога! Счастлив твой Бог, что отдать согласился, а то бы я из тебя такой солонины накрошил… Коли пикнешь, всю полицию на ноги подниму… Сиди смирно… «француз»!..

Янсон прикрыл дверцу ящика и быстро исчез со своим фонарём между тюками и бочками.

Наверху визжали якорные цепи и шуршали буксиры, выправляемые пароходом.

Минут через пять судно дрогнуло и медленно стало поворачиваться носом к морю…

XV

Широкие итальянские окна дачи «Марьяла» были настежь открыты, и в них вместе с запахом клейких молодых берёзовых листьев, долетавшим снизу из-под горы, где песчаная, одетая сосняком дюна уступала место осушенным торфяникам, вырвалось оглушительное щебетанье скворцов, словно чёрные большие мухи, облепивших придорожный плетень.

Море давно уже вскрылось, и мелкие морщинистые волны тихонько обтаивали последние обломки льда, словно сухие, белые корочки, прилипшие ещё кое-где к песку.

Со стеклянной небольшой веранды развёртывалась красивая панорама горизонта почти на половину окружности.

Слева прямо из воды поднимались тонкие дымчатые контуры церквей и фабричных труб.

В той стороне, вёрстах в тридцати по морю, находился Кронштадт.

Невидимый в обыкновенное время, он иногда в солнечный день, когда с юга тянул мягкий и тёплый ветер, словно вылезал из моря и висел в небе, отделённый от воды тонкой серебристой полоской на самом горизонте.

Ближе, тяжело лёжа на воде каменным брюхом, тянулись один за другим форты, подставлявшие лучам заходящего солнца свои словно вымазанные кровью гладко облицованные гранитные щёки.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});