Беседы об искусстве (сборник) - Огюст Роден

В каждой вашей статуе есть эта устремленность духа к мечте вопреки тяжеловесной и вялой плоти.

В вашем «Иоанне Крестителе» грузный, почти грубый организм напряжен, даже приподнят своей божественной миссией, лежащей за пределами возможностей земного человека. В ваших «Гражданах Кале» душа, захваченная возвышенной идеей бессмертия, влачит на поругание запинающееся тело, кажется едва не выкрикивая знаменитое: «Трепещешь, плоть!» («Генрих IV[119]»). Ваш «Мыслитель» в тщетном стремлении объять абсолютное сгибает, вдавливает в землю, скрючивает свое атлетическое тело. Даже в «Поцелуе» взволнованный трепет двух тел передает ощущение, что они не способны осуществить заветное желание душ неразрывно слиться воедино. Ваш «Бальзак», гений, неотступно преследуемый гигантскими видениями, встряхивает, как ветошь, свое немощное тело, приговаривая его к бессоннице и каторжной работе.

Верно ли это, мэтр?

– Я не опровергну этого, – откликнулся Роден, поглаживая в задумчивости бороду.

– А в созданных вами бюстах вы едва ли не еще сильнее подчеркнули этот нетерпеливый протест души против телесных оков.

Почти все они приводят на память прекрасные строки поэта:

Как птица, ввысь вспорхнув, надламывает ветку,Душа ее разламывает плоть!

Писатели у вас предстают с головой поникшей под тяжестью размышлений. Художники смотрят прямо перед собой, как бы вглядываясь в Природу, но взгляд этот блуждает, поскольку мечта увлекает их далеко за пределы непосредственно видимого, того, что может быть выражено.

Женская головка из Люксембургского дворца, вероятно, это лучшее из ваших творений, склоненная и колеблющаяся, олицетворение души, охваченной забвением, погружающейся в тьму сновидений.

И чтобы уж высказаться до конца, ваши бюсты нередко напоминают мне портреты Рембрандта, так как голландский мастер также чувствует этот зов бесконечного, он освещает лоб модели сверху, как если бы свет падал с высоты.

– Ну уж это святотатство – сравнивать меня с Рембрандтом! – воскликнул Роден в запальчивости. – С этим колоссом в искусстве! Подумайте, друг мой!.. Перед Рембрандтом нужно склониться до земли, никогда не пытаясь поставить никого рядом с ним!

Однако ваше замечание о присущем моим произведениям порыве к, быть может, призрачному царству истины и абсолютной свободы представляется мне верным. Действительно, здесь кроется волнующая меня тайна.

Немного помолчав, он спросил меня:

– Теперь вы убедились, что искусство есть разновидность религии?

– Это несомненно, – ответил я.

– И все-таки важно напоминать себе, что для тех, кто исповедует эту религию, первая ее заповедь гласит: научись как следует лепить руку, торс или бедро, – насмешливо добавил он.

Глава Х

Фидий и Микеланджело

Однажды субботним вечером Роден сказал мне:

– Приходите завтра утром ко мне в Медон; поговорим о Фидии и Микеланджело, и я на ваших глазах вылеплю статуэтки в соответствии с принципами того и другого. Для вас станет очевидной существенная разница вдохновляющих их мотивов или, точнее, их противостояние.

Фидий и Микеланджело в трактовке и с комментариями Родена… Можете быть уверены, я явился на встречу минута в минуту.

Устроившись за большим мраморным столом, мэтр попросил принести глины. Это происходило зимой, а в огромной мастерской было нетоплено. Я высказал помощнику Родена свое опасение, что хозяин может простудиться. «О, когда он работает, это невозможно!» – улыбнувшись, заметил он.

Горячность, с которой мэтр принялся разминать глину, окончательно развеяла мою тревогу.

Он пригласил меня присесть рядом с ним и, продолжая разговор, скатал на столе несколько глиняных колбасок, использовав их, чтобы быстро вылепить заготовку.

– Первая фигурка будет изготовлена по концепции Фидия, – сказал он.

Когда я произношу это имя, я в действительности имею в виду всю греческую скульптуру, чьим наивысшим выражением является гений Фидия.

Глиняная фигурка тем временем обретала форму. Руки Родена сновали взад и вперед, накладывая кусочки глины, разминая их в больших ладонях так, что ни единое движение не было напрасным; потом в дело вступил большой палец и все остальные, одним касанием разворачивая бедро, изгибая его, склоняя плечо, оформляя поворот головы, – все это делалось с такой невероятной скоростью, будто он демонстрировал престидижитаторский трюк.

Иногда мэтр останавливался на мгновение, чтобы бросить взгляд на свою работу, обдумывал что-то, затем принимал решение и молниеносно осуществлял его.

Мне никогда не доводилось видеть столь быстрой работы, – очевидно, острота мысли и верность глаза обеспечивают большим художникам навыки мастерства, сравнимого с техникой лучших жонглеров или, если употребить более подходящее сравнение, представителей более престижной профессии – хирургов. В конце концов, легкость отнюдь не исключает точности и смелости (напротив, это подразумевается) и не имеет ничего общего с самодовлеющей виртуозностью.

Теперь статуэтка Родена ожила. В ней проявился утонченный ритм: одна рука упиралась в бок, другая была грациозно опущена вдоль бедра, а головка обрела очаровательный наклон.

– Я не настолько самодоволен, чтобы решить, что этот набросок так же хорош, как и античные статуэтки, – заметил художник с усмешкой, – но не находите ли вы, что некое отдаленное представление он дает?

– Можно счесть, что это копия с греческого мраморного оригинала, – ответил я.

– Ах так! Тогда рассмотрим, откуда идет это сходство.

В моей фигурке, если смотреть от головы к ногам, есть четыре внутренне противопоставленных направления.

Плечи и торс развернуты к левому плечу; таз – вправо; колени вновь влево, поскольку колено правой ноги согнуто и выдвинуто вперед; наконец, правая ступня находится чуть сзади левой.

Итак, повторюсь, эти четыре направления в целом образуют легкое волнообразное движение фигурки.

Впечатление спокойного очарования создается также за счет уравновешенности статуэтки. Линия равновесия, проходя через шею, завершается на внутренней стороне щиколотки левой ноги, на которую приходится вся тяжесть корпуса. Другая нога остается свободной, она касается земли лишь кончиками пальцев, обеспечивая добавочную точку опоры, – она могла бы при необходимости и не касаться почвы, это не нарушило бы равновесия. Удивительно изящная и непринужденная поза!

Еще одно наблюдение. Верхняя часть туловища склоняется в сторону опорной ноги. Левое плечо благодаря этому опущено ниже, чем правое. Напротив, левое бедро – к которому устремлено натяжение позы – более выпукло и приподнято. Таким образом, с левой стороны плечо склоняется к бедру, а с правой приподнято и удалено от более низко расположенного правого бедра. Это напоминает движение аккордеона, растянутого с одной стороны и сжатого с другой.

Это двойное равновесие плеч и бедер придает статуэтке оттенок безмятежной элегантности.

Теперь взгляните на статуэтку в профиль.

Фигурка откинута назад: спина изогнута, а грудная клетка слегка выступает вперед и вверх, она выпуклая.

Благодаря такой конфигурации свет непосредственно падает на грудную клетку, а затем мягко обтекает фигуру, что делает ее еще более привлекательной.

Ряд особенностей, намеченных в этом эскизе, вообще присущ античным статуям. Несомненно, есть множество вариантов, встречаются даже отклонения от фундаментальных принципов, но в творениях греков вы всегда обнаружите большую часть указанных мною характерных черт.

Теперь переведите эту систему технических приемов на язык значений: вы тотчас поймете, что искусство античности воплощает радость жизни, душевную ясность, изящество, уравновешенность, разум.

Роден окинул взглядом статуэтку.

– Можно было бы отшлифовать детали, но это всего лишь позабавило бы нас, но того, что есть сейчас, достаточно для показа.

Детали мало бы что добавили. Кстати, вот попутно важная истина. Когда основные направления в фигуре распределены правильно, разумно и обдуманно, все уже достигнуто, иначе говоря, общее впечатление обеспечено – последующая тщательная отделка может понравиться зрителю, но это уже относится скорее к внешним деталям. Наука направлений является общей для всех великих эпох, – правда, ныне она почти неведома.

Далее, отталкивая в сторону свою модель из глины, он произнес:

– А сейчас я вылеплю другую – в духе Микеланджело.

Ни одно из его действий не повторило то, что было в первый раз.

Он развернул обе ноги в одну сторону, а голову фигурки в противоположную. Он согнул торс вперед; прилепил одну согнутую руку к корпусу, а другую завел за голову.

Возникшая поза передавала странный образ мучительного усилия.

Этот набросок Роден вылепил столь же быстро, как и предыдущий, но он сплющивал комочки глины еще более нервно, неистово вдавливая их большим пальцем.