Смертельный удар - Сара Парецки

Я улыбнулась и сделала глоток:

— Я люблю комплименты, как и все мы, впрочем. У меня был трудный день, и я могу по праву насладиться похвалой. Но я уже начинаю недоумевать: так кто кому способен помочь? Я сочла бы за привилегию возможность услужить вам.

— Полагаю, мы оба могли бы услужить друг другу. Вы поинтересовались, где пересекаются сферы нашей деятельности, — прекрасное выражение. И ответ таков: в Южном Чикаго.

На мгновение я задумалась. Конечно, мне следовало бы знать, что «Ксерксес» является частью «Гумбольдт кэмикел». Так повелось, что обычно я думала о Южном Чикаго как об одном из островков в мире моего детства. И естественно, что, когда позвонил Антон, я не уловила никакой связи.

Я пояснила, какие параллели я провожу с Южным Чикаго, и Гумбольдт снова кивнул:

— Очень хорошо, мисс Варшавски. Химическая промышленность внесла огромный вклад в военные достижения. Я имею в виду Вторую мировую войну. А исследования в области вооружений, в свою очередь, побудили научные изыскания и развитие промышленности в грандиозных масштабах. А также появление большинства видов продукции, которые всем нам — я имею в виду «Доу», «Циба», «Империал кэмикел» — обеспечивают сегодня кусок хлеба с маслом. А они восходят к тем исследованиям, которые мы начинали еще тогда. Один из немногочисленных фумигантов, то есть 1,2-дихлорэтанов, является одним из великих открытий Гумбольдта. А последний как раз позволил мне завоевать имя. — Он поднял руку, словно прерывая самого себя. — Вы не химик. Это должно быть вам совсем не интересно. Но мы назвали свою продукцию «ксерсин». Именно благодаря ксерсину, конечно же, и открыли в тысяча девятьсот сорок девятом году завод в Южном Чикаго. Моя жена была художницей. Она разработала нашу марку, наш торговый знак: корона на пурпурном фоне.

Он умолк, чтобы предложить мне следующую порцию коньяку, указав на графин. Я не хотела выглядеть невоздержанной, но, с другой стороны, мой отказ мог показаться неучтивым.

— Так вот, этот завод в Южном Чикаго положил начало международной экспансии Гумбольдта, а это всегда имело для меня огромное значение. Поэтому, даже невзирая на то, что сам я больше не занимаюсь этим непосредственно и не бегаю изо дня в день на службу в компанию — у меня есть внуки, мисс Варшавски, и любой пожилой человек рядом с молодыми воображает себя молодым, — мои люди знают, что я пекусь об этом заводе. А посему, когда прелестный молодой детектив начинает проявлять любопытство к моему детищу и задавать разные вопросы, эти люди, естественно, докладывают мне.

Я покачала головой:

— Сожалею, что они напрасно встревожили вас, сэр. Я не проявляю любопытства к заводу. Я всего лишь пытаюсь найти кое-кого из мужчин, имеющих отношение к частному расследованию. По какой-то причине ваш мистер Джойнер — заместитель по кадровым вопросам — возжелал, чтобы я поверила, будто они никогда у вас не работали.

— И вы разыскали мистера Чигуэлла. — Его глубокий голос понизился до едва слышного бормотания.

— Который, как оказалось, был куда более раздражен моими вопросами, чем молодой Джойнер. Я даже не могла избавиться от мысли, а не связано ли это дело с его именем и не гложет ли его теперь, в старости, совесть, отягощенная грехами молодости.

Гумбольдт держал в руке рюмку и продолжал смотреть на огонь сквозь стекло.

— Как стремятся люди оберегать вас, когда вы становитесь стары, и как они хотят, чтобы вы знали, что они заботятся о ваших интересах! — Он адресовал это восклицание стеклу. — И сколько проблем они напрасно создают! А эти постоянные разногласия с моей дочерью?.. Одно из наиболее естественных беспокойств. — Он повернулся ко мне. — У нас были проблемы с этими мужчинами… Пановски и Ферраро. Достаточно серьезные, как вы понимаете, раз уж даже я помню их имена… среди пятидесяти тысяч служащих, рассеянных по всему свету. Они занялись вредительством на заводе. Правда, неудачным. Вредительством продукции фактически, ибо нарушили равновесие в смеси настолько, что мы получали существенные выбросы в виде пара и осадка, которые забивали поточные трубы. Чтобы все прочистить, мы вынуждены были трижды останавливать производство в тысяча девятьсот семьдесят девятом году. Год расследований ушел на то, чтобы выяснить, что стоит за этим. Они оба и еще двое других были уволены, а затем буквально преследовали нас, грозя судом за незаконное увольнение. Это был кошмар. Сущий ад! — Он поморщился и осушил свою рюмку. — Поэтому, когда вы появились, мои люди, естественно, предположили, что вас подослали некоторые не слишком щепетильные юристы из тех, что стремятся бередить старые раны. Но от моего друга Гордона Ферта я узнал, что это может быть совсем не так. Я решил рискнуть и пригласить вас сюда. И рассказал вам всю эту историю. И надеюсь, что я прав, полагая, что вы не собираетесь бежать к какому-нибудь представителю законности и уверять его, будто я пытался подкупить вас или что-то в этом роде.

— Подкуп — это было бы замечательно! — ответила я, прикончив свой напиток и покачав головой в ответ на предложение очередной порции. — И в свою очередь, могу благополучно заверить вас, что мои расспросы не имеют ничего общего с любой из тяжб этих мужчин, в которые они могли быть вовлечены. Это совершенно частное дело.

— Что ж, если это касается служащих «Ксерксеса», то я могу проследить, чтобы вам предоставили любую помощь, которая понадобится.

Я не люблю открывать дела своих клиентов. Особенно заинтересованным лицам. Но в конце концов я решилась рассказать ему: это был наипростейший способ добиться помощи. Разумеется, не во всех подробностях. Ни о Габриеле, ни о моем и ее сидении с ребенком, ни о настойчивой просьбе Кэролайн, ни о ярости Джиаков. Однако о том, что Луиза умирает, а Кэролайн желает знать, кто был ее отцом, но Луиза не хочет, чтобы ее дочь узнала это, я должна поведать.

— Я европеец и старомоден, — сказал он, когда я закончила свой рассказ. — Мне не нравятся девушки, которые не уважают желания своих матерей. Но если вам это поручили, значит, ничего не поделаешь. И вы считаете, что она могла предупредить Чигуэлла, зная, что он был врачом на заводе? Что ж, я позвоню и спрошу его. Он, вероятно, сам не захочет говорить с вами. Следовательно, моя секретарша позвонит вам через несколько дней и проинформирует вас.

Я почти опьянела. Соскользнув к краю кресла, чтобы встать не опираясь о подлокотники, я поднялась и обрадовалась, когда обнаружила, что могу идти ровно и выпитый коньяк не оказывает никакого воздействия. Если мне удастся еще и выбраться за дверь, не задев и не столкнув какое-нибудь бесценное произведение искусства, я уж точно сумею вести машину и доберусь до дома.

Я поблагодарила Гумбольдта и за коньяк, и за помощь. Он с усмешкой отклонил мою благодарность:

— Мне было приятно, мисс Варшавски, пообщаться с привлекательной молодой женщиной, да еще такой, которая достаточно бесстрашна, чтобы отстаивать свою точку зрения в разговоре со старым зубром. Вы непременно должны навестить меня опять, когда будете в наших краях.

Антон поджидал меня за дверьми библиотеки, чтобы проводить до лифта.

— Извините, — сказала я, когда мы вышли в вестибюль, — но я обещала не рассказывать о содержании нашей беседы.

Он неудачно притворился, будто не расслышал, и с отчужденным видом вызвал лифт. Я не знала, как поступить с привратником, чтобы получить свою машину, но когда я в порядке эксперимента предоставила в его распоряжение пятидолларовую банкноту, она мигом исчезла в его лапе, и он услужливо усадил меня в автомобиль, почему я и уехала, чувствуя себя намного лучше.

Путь до дома я проделала, размышляя о том, почему мне лучше оставаться частным детективом, чем быть миллиардером-химиком. Перечень преимуществ оказался куда длиннее, чем путь, который я проделала.

Глава 10

СТРЕЛЯЙ, КОГДА ПРИЦЕЛИШЬСЯ

Я тонула в тяжелом свинцовом море ксерсина, захлебывалась, задыхалась, а Густав Гумбольдт и Кэролайн преспокойно стояли на берегу, разговаривая о чем-то серьезном и игнорируя мои крики о помощи. Проснувшись в четыре тридцать, мокрая, с колотившимся сердцем, я испытала жуткий страх и уже не смогла заснуть.

Когда начало светать, я выбралась из постели. В спальне было не холодно, но я дрожала. Я натянула на себя пуловер, который выудила из кучи вещей на стуле рядом с кроватью, и принялась мотаться по квартире, пытаясь найти, чем бы отвлечься. Я начала подбирать по слуху гамму на пианино, но вовремя спохватилась: было бы несправедливо беспокоить соседей, пробуя свой осипший голос в такой ранний час. Я направилась на кухню, решив сварить кофе, но, вымыв кофейник, потеряла интерес к этой процедуре.

Обычно четыре комнаты, которые я занимала, казались мне просторными и даже полупустыми, но сейчас мне почему-то стало тесно в них. Стопки книг, газет, вещи на стульях, разбросанная тут и там одежда всегда создавали во мне ощущение уюта и обжитого помещения, однако в эти утренние часы все следы моей жизнедеятельности воспринимались как свидетельство постыдной небрежности и запустения.