Любовь напротив - Серж Резвани

Наступило утро, пора было возвращаться домой, чтобы застать Мари, пока она не укатила на съемки. Как я и полагал, она была уже готова и ожидала машину с киностудии. Едва завидев меня, она тут же пошла в атаку:

— Ну что? Как тебе крошка Марс?

— Потрясающе.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что она — извини за грубое слово — трахается просто божественно… и превращает своего партнера в неутомимого пахаря своей нивы.

— А та, другая? Алекс? Как обстоят дела с ней?

Вместо ответа я предложил отвезти ее на студию, поскольку машина стояла внизу, у входа. Она согласилась почти с радостью, словно ей хотелось, чтобы ее провожатым хоть один раз оказался я. Разве у нас не все хорошо? Я вел машину, не поворачиваясь к ней, Мари сидела рядом, чопорно выпрямив спину и не скрывая своего напряжения. Наконец она спросила:

— Ты был у них вчера весь день?

— Да.

— Ты сердишься на меня за то, что я не сказала тебе, куда мы едем на съемки?

— Нет, мне на это наплевать.

— Тогда чего ты был такой злой вчера?

И тут произошло нечто совершенно неожиданное и смешное. Я и сейчас не могу вспоминать об этом без улыбки. Внезапно я понял, что говорил об Алекс и Шаме с серьезностью, которая в общем-то была не свойственна мне. Действительно, вместо того, чтобы смаковать подробности ночи, проведенной с Сарой, — что гораздо больше походило бы на меня, — или задавать вопросы по поводу Джека П., я принялся превозносить любовь Алекс и Шама, желая уязвить Мари ее тягой к дешевой роскоши и неожиданным успехом, который я просто ненавидел. Да, я сваливал в одну кучу всякую банальщину о любви и бедности. Я дошел даже до того, что начал расхваливать прелести жизни на мансарде, утверждая, что при красоте Алекс бедность, как любовный выбор, может быть своеобразным проявлением высшей формы дендизма. Желая показать, насколько смешными и нелепыми кажутся ей мои излияния, Мари опустила противосолнечный щиток и, не обращая ни малейшего внимания на мои слова, начала строить забавные рожицы перед небольшим зеркальцем, вделанным в его тыльную сторону. Она откидывала волосы то вправо, то влево, крутила головой и слишком уж выгибала шею, чтобы разозлить меня. Я давил на газ и ехал довольно рискованно, а один раз едва не зацепил чью-то машину. Словно в ответ на мои действия, Мари вдруг повернулась ко мне и закричала:

— Послушай, мой милый Дени, если она тебе нравится, то я рада за тебя! Но прошу лишь об одном: не отправь нас на тот свет только потому, что ей плевать на тебя. В конце концов, соблазни ее и переспи с ней! — После короткой паузы она добавила: — Или же купи! — Снова молчание, потом: — Сколько?

Не веря своим ушам, я повернулся к ней, рискуя врезаться во встречную машину:

— Как это — сколько?

— Да… Сколько?

— Дело как раз в том, — раздраженно бросил я, — что ни о каком «сколько» не может быть и речи! Она привлекает и волнует меня как раз потому, что этот вопрос в данном случае совершенно неуместен, к тому же она без ума от своего парня и не помышляет ни о ком другом. Она словно околдована какой-то темной и непостижимой магией, которая завладела ее душой…

— Ах, вот как? Душой, значит? Как, ты произнес это слово? Мой милый Дени, уверяю тебя, во всем мире нет ни одной женщины, которая в глубине души согласилась бы — физиологически — удовлетвориться только одним мужчиной. Ты прекрасно знаешь, что «верности» нет, как нет и «единственной» любви, что «быть без ума от своего парня», как ты выразился, совершенно не свойственно настоящей женщине. В любом случае она будет твоей! Разве их пришлось уговаривать принять твои… мои деньги? Что скажешь?

Мари прикурила сигарету и сунула ее мне в рот, второй затянулась сама. Она потрепала меня по щеке и насмешливо пустила в мою сторону струю дыма. Наши роли поменялись: та, с которой я до сих пор обращался, как с женщиной-ребенком, теперь говорила со мной «по-мужски».

— Так вот, — продолжила она, — купить можно все… начиная с того, что ты называешь душой. Что касается красоты, то об этом даже не стоит и говорить. Иногда она стоит дороже, только и всего. Что такое красивая женщина? Товар и ничего больше. Продаются все женщины без исключения… даже я. Просто у каждой есть своя цена.

— Я хочу не купить, а победить ее… точнее, заставить ее признать поражение. Этой ночью, трахая Сару, я представлял на ее месте Алекс, ну, ты понимаешь… потому что как с одной, так и со второй мне поневоле придется следовать за Шамом. Не то чтобы я хотел… уверяю тебя, я не знаю, что это, но это нечто такое, что у них есть… но вот что именно?

— Ну, и в чем тут проблема? Разве не всегда твоя нелепая модель дона Жуана идет за кем-то, поскольку его задача как раз и состоит в том, чтобы выведать нечто такое, чего он не знает… то самое нечто, о котором ты говоришь?

— Ты права, Мари, именно поэтому просто переспать с Алекс — не совсем то, что мне нужно; я чувствую между ними нечто другое, то, что представляется мне чертовски привлекательным и желанным.

— Нельзя ли поконкретнее?

— Это нечто происходит у них на мансарде, и я никак не могу уловить, что же это такое. Я рассчитывал подобраться к их секрету через малышку Марс, но на сей раз она отказалась откровенничать со мной. Но я заставлю ее расколоться. Что касается моей, как ты выразилась, «нелепой модели», то тут ты права: смысл ее существования оправдывается лишь тогда, когда удается изловить и уничтожить это бесформенное и бесплотное нечто.

Иногда нам с Мари удавалось вести себя как людям вполне интеллигентным… или, по меньшей мере, создавать такое впечатление. Ах, как нам нравилось представлять собой циничную чету, достойную «Опасных связей» Шодерло де Лакло!

«Почему бы Мари не стать моей сообщницей? — приободрившись, думал я. — Кто как не женщина, особенно если это ваша собственная жена, может понять мужчину, под кажущимися сексуальными влечениями которого скрываются ощущения непонятной для него тревоги?» Я почувствовал какое-то странное облегчение, обнаружив у Мариетты эту новую, незнакомую для меня и даже приятно подавляющую силу. Я не заметил, как ее внезапный успех породил рядом со мной нового человека, уверенность которого в себе непроизвольно вызывала чувство робости. И эта уверенность в себе странным образом успокаивала меня. Внешне оставаясь очень женственной, она, бесспорно, заняла в нашей семье место мужчины. И я признаю, что ее новый образ не только не унизил меня, но напротив, заставил меня казаться более мужественным, чем когда-либо ранее.

— Желаю приятно провести время, мой милый Дени, — прощебетала Мари, прежде чем мы расстались у дверей студии. — Не беспокойся, ты очень красив, перед тобой не устоит ни одна женщина.

Чуть поколебавшись, она потащила меня в свою гримерку и, усадив рядом с собой на небольшой, покрытый мехом диванчик, сказала:

— Послушай, Дени… Довольно спеси, довольно злости. Давай заключим сделку. Ты оставляешь меня в покое, и я оставляю тебя в покое. Я делаю все, что мне нравится, ты тоже делаешь все, что тебе нравится. Короче говоря, я прошу тебя обращаться со мной так, как с некоторых пор я обращаюсь с тобой. По-дружески! Ты знаешь, Дени, как я нуждаюсь в тебе… Помни об этом. И я всегда буду помнить…

Она обняла меня, и, несмотря на изматывающие ночные кувыркания с Сарой, мы занялись любовью на шатком диванчике, не думая о том, что в любой момент нас кто-то мог застать врасплох. Когда все закончилось, я знал совершенно точно, что больше никогда не буду мужем Мари. Застегивая ремень, я сказал с вымученной улыбкой:

— А ты знаешь, Фрейд утверждал, будто некоторые женщины… а возможно, даже все, считают мужчину придатком своего пениса.

Эта мысль развеселила Мари, и она, смеясь, выпроводила меня за двери своей гримерки.

2

Воодушевленный новым соглашением, которое заключили мы с Мари, я решил воздержаться от немедленного визита к Алекс и Шаму — с этого у меня теперь начиналось почти каждое утро. Тем не менее, я поднялся к их мансарде и, бесшумно приблизившись, просунул в щель под дверью стихотворение, — весьма высокопарное, надо сказать, — которое я переписал от руки специально для нее. «Уверен, что она будет мне признательна», — думал я, спускаясь с седьмого этажа с ловкостью и грацией хищника.

ПоэтуПоэт! не дорожи любовию народной.

Я еще подумал, не написать ли «художник»?

Поэт! не дорожи любовию народной.Восторженных похвал пройдет минутный шум;Услышишь суд глупца и смех толпы холодной:Но ты останься тверд, спокоен и угрюм.

Ты царь: живи один. Дорогою свободнойИди, куда влечет тебя свободный ум.Усовершенствуя плоды любимых дум,Не требуя наград за подвиг благородный.

Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд;Всех строже оценить умеешь ты свой труд.Ты им доволен ли, взыскательный художник?

Доволен? Так пускай толпа его бранитИ плюет на алтарь, где твой огонь горит,И в детской резвости колеблет твой треножник.

И, не испытывая ни малейшего стыда, я подписал: Дени, ваш друг.