Мы — разведка. Документальная повесть - Иван Бородулин

На небольшой высотке переночевали, причем разбудили нас усиливающийся дождь и удары холодного северного ветра. Заторопились выходить — ведь дома ждали все блага мира: еда, крыша над головой, чистое белье. И вдруг там, куда ушел головной дозор, раздались автоматные очереди, причем совершенно отчетливо мы различили характерный лающий треск немецких автоматов.

Вскоре прибежал разведчик и, задыхаясь, доложил:

— Впереди — немцы! Много, до батальона.

Командир роты отдал приказ занять круговую оборону и окопаться. Прошло несколько минут, и теперь уже каждый из нас увидел развернутую цепь фашистов, неторопливо, полукольцом охватывающих нашу высотку.

— Без команды не стрелять! — кричит капитан. Нетрудно понять разумность этого приказа. Немцы, конечно, понимают, что имеют дело с группой русских, однако не знают наших сил и уж наверняка не думают, что — на сопочке притаилась целая рота!

Идут фрицы нахально. Мы уже различаем цвет их шинелей. Видим прижатые к животам автоматы. Вторая. шеренга держит наперевес ручные пулеметы. Остается 200, 150, 100 метров, нервы напряжены до предела. Вытираю вспотевшие вдруг ладони. Немцы начали подниматься по склону, а команды все нет. И когда до цепи фашистов можно добросить гранату, раздается короткое, как выстрел:

— Огонь!

Очереди доброй сотни наших автоматов сливаются в единый грозный залп, прижимают наступающих солдат к земле, заставляют бежать вниз, прятаться за камнями. Немцы открывают ответный огонь, но многие из них остаются на склоне нашей высотки недвижимыми.

Перестрелка длится больше часу. В новую атаку фашисты идти не решаются и вскоре начинают окружать высоту.

Положение наше становится незавидным. Кругом враг. В роте несколько убитых и раненых, на исходе боеприпасы, к тому же к фашистам подошло подкрепление— еще не менее двух рот, — и они, сужая кольцо, готовились к общей атаке. Одним словом, нам грозило полное истребление.

И тогда командир роты решил просить помощи тяжелой артиллерии.

Микрофон рации перешел в руки корректировщика, и тот начал выкрикивать в трубку разные цифры. Через некоторое время позади немецких цепей, приготовившихся к атаке, поднялись первые разрывы снарядов. Снова корректировщик прокричал в трубку, и разрывы пришлись точно по рядам залегших солдат. Около нашей высотки выросли плотные столбы черного дыма. Вот тут мы, разведчики, по-настоящему поняли смысл крылатой фразы «артиллерия — бог войны» и увидели вблизи работу этого бога.

Атака немцев сорвалась. Наш автоматный огонь и точные удары снарядов заставили их вернуться на прежние, исходные позиции.

Теперь можно было думать о том, как выбраться из капкана.

Капитан собрал всех командиров и попросил высказаться. Большинство сошлось на том, чтобы похоронить убитых товарищей здесь, на сопке, и прорываться через кольцо. Раненых вынести, не считаясь ни с чем.

Командир роты сказал, что он согласен с большинством, но только идти прежней дорогой к погранзаставе не следует — пока мы будем тридцать верст нести раненых, немцы не оставят от роты и взвода.

— Надо прорываться и выходить к своим самым ближним путем… — капитан сделал паузу, — то есть через линию немецкой обороны между Малым, и Большим Кариквайвишами. Путь в три раза короче, и можно надеяться на поддержку фронта.

Все молчали. Уж больно неожиданным и дерзким было предложение командира — лезть в самое пекло, через фронт, через систему укреплений.

— Прорываться будем немедля, — продолжал капитан, — все равно дожидаться темноты нам не дадут. Все. За дело, товарищи.

В каменистом грунте безымянной высотки кинжалами мы отрыли двадцать две неглубокие ямы и положили в них своих парней, еще недавно живых и веселых. Да простят нам они, что не было принятого ритуала похорон и почестей. Салютом в память погибших стали залпы наших автоматов при прорыве вражеского кольца и мощные разрывы тяжелых снарядов.

Мы выбрались из окружения, унося раненых, и восемь километров до линии фронта прошли стремительным маршем, укрываясь от преследования огнем дальнобоек.

Из траншей и дзотов вражеской обороны по роте не раздалось ни единого выстрела, потому что огневые точки гитлеровцев были ослеплены и парализованы ударами наших минометных и артиллерийских батарей.

Так закончился этот рейд во вражеские тылы, хлопотливый, трудный и незабываемый. Потеряв два десятка разведчиков, мы истребили в общей сложности не менее восьмисот фашистов.

Все, кто участвовал в походе, были отмечены правительственными наградами.

На Шпиле ребята встретили нас радостно и с почетом. Принимая поздравления, баламут Ромахин с самым серьезным видом объявил, что он, а вместе с ним гвардии старшина Бородулин, отныне переходят в дивизионную роту разведки. Мои разведчики не на шутку встревожились:

— Как так?

— Почему?

— На какую должность?

— А не такую, — Ромахин подмигнул мне. — Я на должность гробовщика фрицев, а старшина ко мне заместителем…

Иван не закончил, потому что свалился от чьего-то увесистого и веселого тумака.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ЗОВЕТ ИВАН БОГАТЫРЬ

Стояло начало ноября — добрая пора для разведчика. Ночи темные, в то же время не такие сырые, как в сентябре и октябре. Снега еще нет, но дыхание зимы чувствуется — ветры сердитые, пронизывающие, земля задубела от сухих морозов и почти что звенит под ногами.

В одну из таких ночей мы вышли на ничейную землю в очередной поиск. Не успели обогнуть сопку — ударил колючий снежный заряд пополам с дождем. За какой-нибудь час мы промокли и продрогли настолько, что зубы стали выбивать чечетку. Неподалеку от места, где мы находились, была небольшая, метра в три длиной, пещера, скорее даже не пещера, а просто расщелина в скале, где мы не раз укрывались от минометного огня. Оставив трех человек перед обороной противника, я повел ребят к этой расщелине, чтобы развести там огонь и обогреться.

Влезли. Осветили нишу фонариком и сразу насторожились. Посредине пещерки стояла глиняная, похожая на огнетушитель, бутыль, а рядом лежала аккуратно перевязанная стопка бумаг. Осторожно проверяем, нет ли сюрпризов с миной. И только после этого вплотную разглядываем находки. Аккуратная стопка — немецкие агитлистовки, приглашающие русских офицеров и солдат сдаваться в плен и сулящие за это всяческие блага. В горлышко бутылки воткнута свернутая в трубку записка:

«Вы есть русский разведчик. Мы хотим иметь нейтралитет. Оставляйт вам немножко наш шнапс».

Треть бутылки была наполнена жидкостью. Понюхали — действительно шнапс.

Первым, как всегда, нашелся Ромахин:

— Ага, господа фрицы нейтралитет предлагают. Но если про то разнюхает ихний фюрер, то будет их немножко вешать.

— А может, они из тех, что мозгами шевелить начинают, — предположил кто-то. — По всему видать, разведчики.

В этом, пожалуй, можно было не сомневаться. Только разведчики выходили обычно за передний край, на ничейную землю, и, судя по записке, встречи с нами они побаивались.

О своих находках мы доложили командованию и, с его одобрения, приняли предложение немецких разведчиков.

В следующий раз мы принесли в пещерку и оставили там пачку своих агитлистовок.

Почти два года продолжалось это странное перемирие и обмен листовками. Трудно сказать, что немцы делали с нашими агитками, а мы их пропагандистскую продукцию аккуратно сдавали в особый отдел.

Однажды мы, как могли, изобразили на листке рейхсмаршала Геринга, а явившись а пещеру на другие сутки, увидели, что наша карикатура мастерски переделана — в толстяке с сигарой можно было без труда узнать Черчилля. На обратной стороне листа немец — как видно, неплохой художник — показал, как надо рисовать Геринга. Он изобразил его с широким ремнем на большом животе и кулаком-кувалдой, бьющим по Британским островам.

Убежище в скале стало как бы своеобразным почтовым отделением, причем мы туда не заходили, пока не убеждались, что пещера свободна. Так же поступали и немецкие разведчики. Не было случая, чтобы одна из сторон нарушила этот негласный договор.

Однако на все другие дела разведки соглашение не распространялось, и мы исправно таскали из обороны живых фрицев.

В темные ноябрьские ночи гитлеровцы выходили усиливать минные поля перед обороной, ставить дополнительные ряды колючей проволоки. Зная об этом, мы рыскали по всему переднему краю, выжидая удобного случая, чтобы взять «языка». Вскоре такой случай представился.

Мы заметили, что, выходя ставить мины перед высотой Челнок, немцы отрывались от своих траншей метров на триста. Это натолкнуло Дорофеева на мысль, что можно подстрелить какого-нибудь фрица в ногу и утащить его, пока другие гитлеровцы побегут прятаться от огня.