Выкупи меня - Яся Белая

— Встань! — требует он, даже не зло, как мог бы, а скорее устало.

Пытаюсь выбраться.

Моя нелепая одежда вся измялась, от полосок остались отпечатки на теле.

Я босиком, поэтому ёжусь, ступая на ковёр. Он, конечно, пушистый. Но ворс жёсткий и неприятно щекочет ступни.

— Подойди!

Шатаясь, иду вперёд. Не возражаю. Не прошу.

У меня больше нет права ни на что. Я сама продала свои права.

— На колени!

Послушно опускаюсь возле его кресла. Задираю голову, смотрю на него. Его тонкие красивые пальцы обнимают мой подбородок, вздёргивают лицо ещё выше.

Теперь мы смотрим друг на друга. Пристально. Глаза в глаза.

В его — клубится мрак.

Он наклоняется и целует меня. Без страсти. Будто делает снисхождение. Словно ему неприятно.

Но поморщиться или отстраниться я не могу.

— Откуда ты знаешь Драгина? — вопрос застаёт врасплох, заставляет нервно сглотнуть. — Почему ты испугалась его?

Я не могу. Эта тайна слишком постыдна. Я привыкла прятать её глубоко вот уже несколько лет.

Если Эдик Милонов был моим кошмаром, но Всеволод Драгин — моим позором. Обжигающим. Клеймящим.

И тут — смею сопротивляться. Я могу отдать своему мужу всё, даже гордость. Но не хочу демонстрировать своё унижение, падение, отвратительную себя. Поэтому мотаю головой:

— Не спрашивай, — губы сохнут от одних только воспоминаний. — Не скажу.

Аристарх ехидно усмехается:

— Кажется, ты не поняла, моя драгоценная жёнушка, — ты не имеешь права на слово «нет». Я хочу всю тебя, со всеми твоими тайнами. Разве у супругов должны быть секреты друг от друга?

Мне хочется сказать: «У тебя же их полно!» Но я и впрямь не имею права на «нет».

Закрываю лицо руками, потому что щёки горят так, что мне кажется, сейчас пойдут волдырями.

Как сказать? Как признаться в таком? Ведь… нет, он не забрал мою невинность. Но…

Вскидываю глаза:

— Накажи за непослушание. Но сказать не могу.

— Ника! — почти рычит он. — Я должен знать правду, что придумать, как действовать дальше. Чтобы тебя же, дуру, защитить.

Глубоко и судорожно вздыхаю, но спрашиваю сама, вместо того, чтобы ответить:

— Он твой враг?

— Сейчас все мои враги. Грядёт нечто страшное, Ника. Мне нужно знать всё, чтобы понимать, как реагировать на те или иные вызовы.

— Если он твой враг — это хорошо, — бормочу я. — Он умеет быть благородным.

Аристарх нехорошо щурится.

— У тебя с ним что-то было?

Вспыхиваю, хотя, казалось бы, куда сильнее.

— И да, и нет.

— Они видел тебя без одежды?

— Почти.

— Он трогал тебя?

— Да, — совсем тихо.

— Ты хотела этого?

— Я была пьяна. Почти ничего не соображала. Но… всё равно начала плакать. И… он остановился. Отпустил. Но сказал, что однажды встретимся вновь. И тогда я стану его подстилкой.

— Вставай, — командует Ресовский.

Поднимаюсь, хоть колени ватные и дрожат.

— Раздевайся!

Он мой муж, он имеет право. У нас брачная ночь, и нет ничего постыдного в том, чтобы раздеться перед ним.

Но мне бы было куда легче, если бы во взгляде мужчины было куда меньше презрения. Если бы он не жёг меня им, не хлестал.

Стягиваю с себя ненавистные тряпки.

— Не так! — рявкает Аристарх. — Предложи мне себя. Покажи, что я купил.

Судорожно вздыхаю. Стараюсь двигаться эротичнее, насколько это возможно. Но выходит слабо, потому что меня трясёт. Слишком много негативных эмоций за последнее время.

Наконец я полностью обнажена. Не прикрываюсь, позволяю смотреть, хотя щёки и пунцовеют. Я впервые осознанно обнажилась перед мужчиной.

Тот случай — мой позор — он не считается.

— Сядь на кровать!

Повинуюсь.

Ресовский продолжает сидеть на своём месте. В номере полумрак, и я не могу рассмотреть эмоции на его красивом лице.

Опускаюсь на покрывало. Оно по-прежнему усыпано лепестками, но вот только они скукожились и высохли. И теперь неприятно щекочут и покалывают кожу.

— Покажи мне, как он тебя трогал.

Сжимаюсь.

Нет. Не хочу. Грязно.

— Ну же, Ника. Давай. Не испытывай моё терпение!

Я опускаю руку и касаюсь себя между ног.

Всхлипываю.

Потому что воспоминания слишком неприятны. Уродливы. Стыдны.

— Не верю, что Сева трогал тебя так вяло. Девки текут от него. Называют горячим.

Пылаю, хочу нырнуть под кровать.

— Покажи мне. Давай. Шире ноги! Интенсивнее!

Выполняю, а по щекам градом катятся слёзы.

Гадко. Боже, как гадко!

Ресовский, наконец, встаёт. Идёт ко мне, хватает за волосы, выгибая шею.

Скулю, кусаю губы.

Он приближает своё лицо к моему. Обдаёт запахом алкоголя. Он пил! Но глаза совершенно трезвые и злые.

— Ты противна мне, Ника, — шепчет он мне на ухо и кусает при этом за шею. Клеймит. Метит. — Омерзительна. — Отбрасывает от себя, как грязную тряпку, как отвратительное насекомое. Брезгливо. — Спокойной ночи, — бросает, как подачку.

И уходит.

А я сворачиваюсь калачиком и реву.

Лучше бы выпорол, ей богу…

Как мне теперь жить? Как смотреть ему в глаза? Если сейчас он просто вывернул меня наизнанку — грязными тайнами наружу…

***

Всё-таки проваливаюсь в тяжелый изматывающий сон. В нём я блуждаю во тьме, мёрзну, шарахаюсь от монстров. И зову единственного, кто меня любил и берёг, того, по кому кровоточит сердце:

— Вадим… Вадим…

Веки налиты свинцом, я не могу их открыть. Мечусь по кровати.

Меня сгребают сильные руки, кутают в одеяло и грустный голос шепчет:

— Тихо-тихо, маленькая. Я здесь. С тобой. Спи…

Чувствую жар большого тела, защиту, исходящую от него, действительно, успокаиваюсь и засыпаю теперь уже легко.

Просыпаюсь, наверное, в обед. Ощущения такие, будто меня переехал танк. Всё болит —