Прикосновение - Галина Муратова

а глобус, он так и не достал из урны. Тоже мне художник, грязнуля. Хоть бы урну и глобус почистил. А то след от окурка на полюсе так и остался.

Петру Ивановичу показалось, что он стал даже ярче и чернее.

Вокруг инсталляции с глобусом стояла толпа. Все были под сильным впечатлением

— Странно, — подумалось Петру Ивановичу. — А когда я стоял и смотрел, только мусор бросали, пока я не оградил собою.

Он посмотрел фотографии свои в телефоне.

Так и есть. Пятно на Севере было уже поддельным. Скорее всего углем. И Петру Ивановичу вдруг стало жаль, что не получилось у него извлечь

Глобус, он хотя бы его намыл и поставил у себя на окошко. Пусть сверкал бы своим Сиятельным Полюсом.

29 января 2020, Синяя тетрадь.

Вдребезги

Пришлось снять очки, стекла залепило тяжелым мокрым снегом. Его гнал шквалистый ветер прямо в лицо, рвал с головы как парус легкий капюшон.

А снизу еще доставала гололедица, изменяя легкую модельную походку в осторожную поступь начинающего лыжника. И хорошо бы палки к этим невидимым лыжам.

На улице не было ни души. Еще бы, в такую снеговерть даже с собаками далеко не ходят.

Людмила ступила на короткий, но крутой мостик. Шла так осторожно, будто мостик был заминирован.

Держась за перила, она дошла до середины и увидела впереди заметенный снегом лед. Спуск был опасным. И зачем она только надела сапоги эти, на легкомысленном каблуке.

Внезапно из метели появился странный силуэт со снежным горбиком на спине. Людмила не сразу увидела в странной фигуре согбенную прямым углом старушенцию. Свою крайнюю согнутость она поддерживала палочкой и безуспешно пыталась спуститься с мостика.

Мимо пробежал китаец-турист, старуха пыталась обратить на себя внимание:

— Мил, человек, помоги…

Но «мил человек» проскакал мимо, в ушах у него белели наушники. Скорее всего, он зова старушки не услышал, а может не захотел. Убежал в снег.

Следующая перед старушкой предстала Людмила. Не думая, подставила локоть и извинилась за парня, пробежавшего мимо.

— Он китаец. Языка не знает.

— У него наушники, не услышал, — тут же вступилась за него старушенция и неожиданно крепко вцепилась в локоть, и они стали доканывать крутизну спуска. А когда выбрались на тротуар, Людмила сочувственно спросила.

— Вам в магазин за хлебом? Что, некому сходить.

— За сигаретами, — ответила старушка, лет которой было за девяносто. Людмила даже руку свою освободила от необычности её ответа. Старушка пояснила.

— Для дочки сигареты, попросила с утра… Сама не может. Кашу правнуку варит. Забрали мы от внучки с зятем, орут…

Старушка начала выговаривать подробности их семейной эпопеи, не выпуская локоть Людмилы. Она попросила дойти с ней до дальнего магазинчика. Только там, у узбека, были сигареты «Легкие, № 1». Только у него.

— Другие дочка не курит, — бубнила старушка оправдываясь.

Снежный ветер выбивал палку из ее руки, и парусами взлетали полы демисезонного старенького заношенного твидового пальто.

Людмила слушала бодрый монолог незнакомой бабушки, смотрела на ее фигурку под углом прямым — самым прямым. На её иссохшее блеклое личико.

И в ней вдруг начали с сильным грохотом передвигаться мирные привычные устои нравственности, морали и обличения отсутствия этих самых качеств.

Она услышала грохот выстроенного ею, и наверняка продуманного кодекса защиты себя от всего и всегда, но эта старушка разбила в осколки все основы её бытия.

Она заметила, что снег на лице старухи не таял.

Как же она обратно, подумалось ей. И старушка, как бы услышав ее озабоченность:

— А всегда найдется добрый человек… доведет.

Да, найдется всегда добрый человек. И дочка этой старушки наверняка об этом знала.

Людмила хотела идти дальше, но забыла, или не хотела вспоминать, что за дело вывело её в такую метель на улицу.

Но забвение было кратким, потому что она шла на литургию. Она вовсе не могла обходиться по утрам без хора. Ей каждый раз в конце хотелось поклониться хористам на балконе и аплодировать долго.

Так это было вселенски прекрасно и торжественно.

У Собора она как всегда встретила Васю, который который год продавал туристам «магнитики».

— А французы, скупердяи, жадобы, каких нет! — приветствовал он Людмилу обычными сетованиями. — Всё нахаляву.

Людмила согласно кивнула, поддакивая, и была рада и Васе, и тому, что вступает на территорию, где мир, лад, высокий штиль и пение.

И ты как в доспехах.

И уйдет из памяти, сбежит и прямоугольная старушка, и её незнакомица дочка. Все сгинет в белой мути Снега. Как будто и вовсе и не было этого конфуза.

И она впервые обрадовалась васиному зычно-знакомому голосу.

— Магнитики Plis!

Французов он избегал. Болтал по английски. И новое слово «ю-ань». Людмила с силой и некоторым успокоением потянула на себя тяжелую входную дверь.

Из вежливости и почтительности ей всегда хотелось постучать, прежде чем войти. Она всегда с улыбкой сдерживала себя в этом. Входящие с ней рядом не поняли бы и насторожились. А ей так хотелось войти невидимкой.

И может удастся восстановить разрушенный, от вторжения некоей совсем посторонней силы, стройный свой мир.

Латанный-перелатанный.

И услышав через двери голоса хора, она сразу стала невидимой. Ни для кого здесь её не было.

13 февраля 2020, Синяя тетрадь.

Горица

И кто мог предположить, что из обычного похода в цветочный магазин Мария Бонифатьевна, заслуженная учительница русского языка и литературы, филолог с большой буквы «Ф», пережила такое низко-подлое унижение, и от кого? От обыкновенной цветочницы.

Похоже, она была грузинкой, что еще обиднее окрашивало ситуацию.

Мария Бонифатьевна вежливо подошла к этой самой грузинке и спросила её о вазончике для цветов.

— Для цветов у нас есть горшки. В русском языке вазоны для улицы. Марию Б. чуть удар не хватил от такой горской наглости.

— Вы!? Меня? Русскому языку будете учить…

— А почему нет? Я хорошо знаю русский язык. — «Вазончик»! — хмыкнула она с акцентом.

М. Б. не знала чем и возразить. Ее обезоружила наглость этой горицы. Она потопталась еще у прилавка и, так и онемев, забыв разом весь язык, она выскочила из магазина.

Вслед прилетел громкий гортанный смех. М. Б. сжалась в пружину и хотела вернуться в магазин и перебить там все вазончики и горшки.

Но сдержалась почему-то и пошла домой, дав себе слово эту лавку больше ни ногой.

Тяжелый булыган несправедливости этой горицы сбил с ног и с пьедестала М. Б., на котором она прочно стояла последние лет 30.

Ее уважали учителя, обожали дети за доступное