И снятся белые снега… - Лидия Вакуловская

И тут Миша увидел то, чего сперва не заметил. Что машина подогнана к погребку, что верх у погребка снят, что борт машины откинут, что на земле под машиной постелено рядно, чтоб зерно не сыпалось на землю…

— Вот это да-а-а!.. — Мишка спрыгнул во двор.

— А, Мишка!.. Тьфу, черт, не узнал в темноте! — сказал Толик, идя ему навстречу. — Факт, не узнал… «Факт» было его любимое словечко, и он вворачивал его постоянно, к месту и ни к месту.

— Это ты ловко придумал, — усмехнулся Миша, проходя мимо Толика к машине. — Рожь помаленьку тащим?

— Все гребут, чем я хуже? — весело и как бы шутя ответил Толик.

Когда Миша очутился во дворе, домочадцев Толика как ветром сдуло — словно их и не было.

— Понятно, — уже хмуро сказал Миша.

— Брось, Мишка, хреновина все! Плюнуть и растоптать! — хлопнул его по плечу Толик. — Пошли в хату. Посидим, покалякаем…

— Не трожь, — Мишка стряхнул с плеча его руку. — Мы с тобой в конторе покалякаем, — сказал он и пошел к калитке.

— Вот ты как?! — похоже, удивился Толик. Он догнал Мишку, схватил за руку, едко спросил. — Продать хочешь?

— Боишься? — насмешливо сощурился Мишка. — А красть не боишься?

— Ах ты, гад!.. — выдохнул Толик и ударил Мишку кулаком по голове.

Мишка упал, увлекая за собой Толика. Они покатились по земле, дубася друг друга.

В сенях испуганно вскрикнула невестка Ольга.

— Цыц, дура! — приструнил ее отец Толика.

Он первым выскочил из сеней, и все родичи Толика стали проворно помогать ему накрывать погребок, поднимать борт машины. Мать Толика выкатила из-под навеса, где лежали дрова, мотоцикл, опрокинула его у забора.

И драка, и вся суматоха во дворе проходили так тихо, что с улицы ничего не было слышно.

Хотя Миша был сильнее Толика, но злость придавала Толику больше силы. Все же Мише удалось освободиться от него. Он отступил к сараю и, тяжело дыша, привалился к стене. Толик тоже вскочил на ноги, в руке у него блеснул нож. Он пошел на Мишку с ножом, а Мишка стал пятиться вдоль стены, пока не наткнулся на деревянную лопату, подпиравшую двери сарая. Он поднял лопату и огрел ею Толика. Тот пошатнулся и рухнул на землю. Тогда мать Толика страшным голосом закричала:

— Убивають!.. Люди добрые, спасайте!..

Продолжая кричать, она выбежала на улицу. Из будки, гремя цепью, с лаем выскочила собака. И сразу в соседних дворах тоже на все голоса забрехали собаки.

Мишка отшвырнул к забору лопату, опустился на козлы, стоявшие у сарая, и стал подолом разодранной рубахи утирать лицо и шею.

Во двор сбегались люди: заспанные, полуодетые. Толик уже сидел на колоде, обхватив руками окровавленную голову, а его мать, женщина седая и с виду добродушная, не жалея голоса, объясняла случившееся:

— Он чего надумал, бандюга? — размахивала она руками, указывая на Мишку. — Мотоциклу своровать!.. Думаешь, не слыхали, как поленья гремели? Может, и не слыхали б, так я Тольке как раз борща наливала. Он же всю ноченьку не емши ездит… Так, видали, что утворил?.. Ой, головочка моя!.. — прижимала она к себе голову Толика.

— Ах, паразит, судить его!.. Чуть мотоциклу не увел!.. — шумели вокруг люди.

— Побои снять — и в суд!..

— На кой ему мотоцикл? У него свой бегает…

— Главное, побои снять. А там припечатают…

Мишка сидел на козлах, слушал, как голосит мать Толика, и тоскливо улыбался тому, как глупо она выгораживается.

Участковый милиционер уже был здесь. Как многие мужики, он явился в нижней рубашке и галошах на босу ногу. Правда, галифе его перехватывал ремень, на ремне висела кобура, а на голове возвышалась милицейская фуражка, что вполне свидетельствовало о его должности. Участковый подошел к Мишке, сказал:

— Как же ты, Быховец, а?.. Мотоцикл и так далей… Из-за него человека хотел убить?

— Какой мотоцикл? — усмехнулся Мишка. — Он зерно ворует, а я его накрыл.

— Как так? — удивился участковый.

— Это мы-то зерно воруем? — вскинулась мать Толика, и добродушное лицо ее изобразило полнейшую невинность. Она чутко прислушалась ко всему, что говорят вокруг. — Да что ж это делается? Чтоб тебе язык собаки откусили!.. Нет, мы это дело так не оставим!..

К калитке подошла Соня, держа в руках пиджак Толика. Она хотела повесить пиджак на столбик у калитки, но, услышав голоса, заглянула во двор. И испугалась, увидев окровавленного Толика.

— Толик, что с тобой? — бросилась она к нему и положила пиджак на колоду. Но мать Толика оттолкнула ее, закричала:

— Так и ты здесь? Ах вы, ворюги проклятущие!.. Вы только гляньте на нее: с братом по чужим дворам шастают! Небось на стреме стояла? Небось вместях с братцем порешили нашу мотоциклу украсти?

— Бросьте, мама, — скривился Толик, пытаясь встать с колоды.

— Цыц! — прикрикнула она на него и погрозила Соне кулаком: — Я тебя давно раскусила!.. Давно примечаю, на что заришься!..

— Да вы что?.. — растерялась Соня. — Толик, скажи… Ведь мы с тобой…

— Да ну вас, — отмахнулся он. — Сказано, бабы… Факт…

Соня вся сжалась, затравленно огляделась. Заметила, что к Мишке идет участковый, метнулась к ним.

— Ну, пойдем, разберемся, — сказал Мишке участковый.

— Куда вы его? — волнуясь, спросила Соня. — Миша, за что ты Толика?

— За дело, — ответил Миша, подымаясь с козел. — Хорош у тебя женишок оказался!

— И Соньку ведите! — крикнула участковому мать Толика. — Это ж одна шайка!

Участковый сиял фуражку и, потрясая ею в воздухе, громко приказал:

— Тихо, граждане! Расходитесь, это вам не цирк!

В ту же минуту на улице кашлянул висевший на столбе репродуктор, и мужской голос хрипловато сказал:

— Говорит колхозный радиоузел! Доброе утречко, дорогие товарищи доярки! Вы, должно быть, уже отзавтракали и готовы выехать на фермы. Рад сообщить, что машина за вами вышла. Так что желаем вам на сегодня высоких надоев и приятного самочувствия. А теперь прослушайте песню…

И с пластинки на все село разлилась песня Аллы Пугачевой с остерегающим припевом: «То ли еще будет, то ли еще будет, ой-ё-ёй!»

Под эту песню люди на рассвете покидали двор Толика. Под эту песню Соня бежала по улице села, ничего не видя перед собой.

3

Потом был суд. Он проходил в небольшом полупустом зале.

Молоденькая женщина-судья читала приговор. Все слушали стоя: на задних рядах — группа колхозников вместе со своим председателем Прасковьей Ивановной, в первом ряду чинно стояло принаряженное семейство Толика, а за деревянным барьером — Миша, охраняемый милиционером.

— Рассмотрев в судебном заседании дело по обвинению, — скороговоркой читала судья, — Быховца Михаила Семеновича… в злостном хулиганстве, выразившемся в нанесении тяжелых телесных повреждений гражданину Котовичу Анатолию Яковлевичу, что подтверждается документами медэкспертизы и показаниями свидетелей, народный суд в составе судьи Шариковой, заседателей Баранова и Толчей, приговорил Быховца Михаила Семеновича к двум годам лишения свободы в исправительно-трудовой колонии… Подсудимый, вам понятно?

— Интересно, мне два года, а ему? — едко усмехнулся Миша, кивнув на Толика.

— Подсудимый, я спрашиваю, вам понятно?

— Да ничего мне не понятно! — возмутился Миша.

— Судебное заседание объявляю закрытым, — сказала судья, и судьи вышли в боковую комнату.

Мишка обернулся в зал. Увидел заплаканную мать. Она суетливо пробиралась к нему:

— Миша, сыночек…

— Не плачьте, мама. Я скоро выйду, — старался улыбаться Мишка. — Они ж не разобрались.

— Пошли, — вежливо сказал ему милиционер, но уже не тот, участковый их села, а совсем другой.

Выходя из зала, Соня подняла заплаканные глаза и увидела рядом Толика. Он поспешно отвернулся и нагнул голову…

Когда председатель колхоза Прасковья Ивановна постучала в кабинет судьи, судья Мила Сергеевна держала в руках пудреницу и помаду. Рабочий день у нее закончился, и теперь она могла уделить внимание своей внешности.

— Да-да, — сказала Мила Сергеевна, пряча пудреницу и помаду в стол.

— Здравствуйте, — поздоровалась, войдя, Прасковья Ивановна. — Не помешала вам?

— Помешали, конечно, но заходите, — вполне вежливо ответила судья.

— Хочу с вами поговорить, — начала было Прасковья Ивановна.

— Наверное, по делу Быховца? — сразу же определила судья. — Я вас видела в зале.

— По делу Быховца. Я председатель колхоза.

— Очень приятно, — судья протянула ей узкую ладошку. — Мила Сергеевна.

— Прасковья Ивановна.

— Слушаю вас, Прасковья Ивановна.

— Как бы вам все покороче сказать… — присела на стул Прасковья Ивановна. — Не правится мне ваше решение, Мила Сергеевна. Несправедливое оно.

— Ну, почему же? — улыбнулась Мила Сергеевна.