Целитель-8 - Валерий Петрович Большаков

твоя заплачет, то Настя, и мы подхватываем. Сидим, нюни распускаем…

Мои руки сами ласково сграбастали длинноногое сокровище.

- Больше не буду пропадать! - пылко пообещал я, и прикусил язык. Это мне - пока? - не дано вызнавать, о чем Рита думает, а вот мои недобрые помыслы ей открыты…

- М-м? – дремотно выдавила девушка, уплывая в причудливые миры снов.

По улице зашуршал припоздавший автомобиль – рассеянный свет фар скользнул, вытягивая тень рамы по потолку. Клацнула дверца, торопливо застучали каблучки.

А я лежал и улыбался, довольный уже тем, что никому не видна моя маленькая радость. Я вернулся домой, а любимая девушка вернула мне толику Силы – она чувствуется, как слабенькое тепло в висках. Нет, я не забыл о своем горе, и никогда не забуду.

Нашим ушедшим ничего не нужно – ни пышный траур, ни ухоженные могилы. Память, как последняя благодарность – вот и весь наш долг…

…Мне снилась Рита. В одном веночке из одуванчиков она танцевала на цветущей поляне, кружась и вздымая руки над головой.

Среда, 12 апреля. Утро

Москва, улица 1905 года

Ваганьковское кладбище огромно, и бесконечные ряды надгробий угнетают. Спасибо разросшимся деревьям – они прячут за стволами и ветками истинный размах некрополя.

Терпеть не мог являться на погост в Родительский день, когда толпы и суета, а вот сегодня – нормально. И тоже дата, хоть и не переходящая. Годовщина полета Гагарина. И день рождения Инны.

О-хо-хо… Обрастаю понемногу «новым» прошлым…

Удивительно, но я почти не вспоминаю свою бывшую.

Хотя что здесь странного? Я целиком и полностью погружен в иную жизнь, и в ней нет места для прошлого, оставленного в будущем.

«Вот это подвыповыверт!» - усмешка изогнула мои губы.

А внучкам нынче не до стариковских иллюзий – они входят в новый для них, неизведанный мир человечьих отношений, разделенный на два пола…

Самое чудесатое в былом моем житии заключается в том, что мне трудно объяснить, где оно, то «прекрасное далёко», из которого я выпал. И попал…

…Медленный, глубокий вдох. Легкие вобрали прохладный воздух, напоенный прелью и вяжущим запахом набухших почек. Тишина какая… Только зря ее связывают с печалью. Нет, на кладбище вовсе не грустно, тут куда больше подавленности.

Разум и смерть несовместимы. Чем ближе пугающая чернота, тем больнее душе. Бьется, бедная, в отчаянии от неизбежного, в ужасе от чудовищной нелепости умертвия! Зачем бытию определять сознание, если оно конечно? Для чего вообще жить - мучаться, искать счастья, достигать высот, если наступит срок – и сверкнет коса?

Какая уж там грусть. Гнетущая тишина…

Пройдя Липовой аллеей, я свернул на дорожку к участку, где похоронили отца. Не нарисуй Рита тщательную схемку, бродил бы тут до вечера. Лабиринт мертвых душ…

Я остановился у низкой чугунной оградки, углом охватившей молодой дуб и пару елочек. В тени – вкопанный столик и скамья. Умельцы «Совинтеля» сварили их из блестящего сплава.

Я развернул газету, доставая две белые розы и положил их на черную мраморную плиту. Никаких пошловатых надписей, вроде «Любим, помним, скорбим» - только фамилия, имя и две даты. День прихода в сей мир – и ухода из него.

На скромной стеле того же траурного цвета, выраставшей из плиты, пробивался сквозь камень папин образ. Я поежился.

В прошлой жизни мы хоронили отца на владивостокском кладбище, у въезда в город – могилы и колумбарий забираются там по склону в сопку, словно спеша удалиться от шумной трассы.

- Прости, папа, - вытолкнул я. – И тогда не спас, и сейчас…

Папино лицо смотрело прямо на меня, и в прищуре глаз угадывалось понимание. Прерывисто вздохнув, я присел на скамью – нагретая весенним солнцем, она не холодила.

- Знаю, ты бы не одобрил мой план, - глухо заговорил я. – Тебя всегда раздражали все эти вендетты и самосуды. Закон есть закон! А мне-то как быть? Я же никогда не прощу себе, если оставлю всё, как есть! Я должен их наказать! Должен, понимаешь? Месть, возмездие… Это всё так, - мои пальцы вяло ворохнулись, - мелкий пафос. Существует высший закон: всякому злому действию должно быть оказано противодействие! – я помолчал. - Если честно… Ну, не знаю… Мне кажется, что я просто пытаюсь хоть как-то облегчить свою вину. Мама твердит, что я тут ни при чем, но мы-то с тобой в курсе…

Встав, я провел ладонью по гладкому мрамору стелы. Кивнул, то ли своим мыслям, то ли прощаясь, и ушел, тихонько прикрыв скрипнувшую калитку.

Тот же день, позже (подглавка откорректирована)

Москва, проспект Калинина

Я завел «Ижика» на привычное место, и выжал ручничок. Усмехнулся: до чего же всё сместилось в моем мире… Эта машинка собрана мной, моими руками, а теперь настроение сразу портится, стоит только сесть за руль.

Уже и аэрозолями салон пропшикан, чтобы отбить запах порохового дыма, но всё без пользы. Права Рита – пахнет в моей дурной голове!

И на переднее сиденье стараюсь не смотреть. Кровь давно смыли, и обивку поменяли, а все равно…

Год пройдет, прежде чем горестные воспоминания утратят остроту. Хотя… С моей-то памятью…

Впрочем, не так-то уж я и выделяюсь. У Андропова тоже память эйдетическая – феноменальная, как на эстраде говорят. Такая же и у Сталина была. Мы с Иосифом Виссарионовичем ничего не забываем…

Я досадливо поморщился, лишь сейчас приметив черную «Волгу», наверняка «дублерку». Хотя обычно «прикрепленные» пользовались менее заметными авто.

Из машины выбрался плотный мужчина среднего роста и средних лет. Про таких говорят: «Ладно скроен, крепко сшит». Борис Семенович Иванов. Генлейт КГБ. Я почему-то думал, что Андропов, переезжая в Кремль, оставит за себя как раз его - Иванову он доверял полностью. Но нет, назначил Цвигуна. А Иванову даже ПГУ не доверил, Борис Семеныч до сих пор ходит в замах у Крючкова. Ну, и правильно… Генерал-лейтенант просто-таки создан для «прямых действий», недаром он курирует Управление «С»…

Поправляя очки, Иванов скупо улыбнулся и пожал мне руку, а я подумал, что генлейту никакой грим не поможет скрыть простое и открытое русское лицо.

- Здравствуйте, Борис Семеныч, - ляпнул я, и брови моего визави полезли вверх, демонстрируя легкое замешательство.

- Здравствуйте, Миша. Хм… Вы уж простите, но это я охотился за вами в Первомайске.

- Да, вы держали меня в хорошем тонусе.

- Да-а… - Иванов потер щеку. – Решил, вот, встретиться с