Мичман Изи - Фредерик Марриет

— Что с вами, мистер Изи, вас ушибли? — спросил он участливо.

— Немного, — ответил Джек, еле переводя дыхание.

— С вами неловко обошлись при встрече, — сказал первый лейтенант, — но на корабле бывают моменты, когда зевать не приходится и нужно поступать по правилу — «каждый за себя, один Бог за всех». Доктор, — обратился он к одному из стоящих рядом офицеров, — отведите мистера Изи в кают-компанию и окажите помощь. Я спущусь вниз, как только смогу. Где мистер Джоллиф?

— Здесь, сэр, — ответил помощник штурмана Джоллиф, выступая вперёд из-за гиков.

— Вместе с капитаном на борт прибыл молодой офицер. Прикажите кому-нибудь из старшин подвесить гамак.

Тем временем Джек спустился в кают-компанию, где ему дали стакан вина, восстановившего немного его силы. Он не задержался здесь долго и не тратил время на разговоры, а как только его гамак был подвешен, с радостью лёг спать — так сильно он был помят и ушиблен. Поэтому его никто не беспокоил до половины десятого следующего утра. Он оделся, вышел на палубу и узнал, что корабль только что миновал скалы Нидлс. Затем он почувствовал головокружение и совсем расклеился от приступа морской болезни, так что его отвели в лазарет и уложили в гамак, где он провалялся три дня, пока дул штормовой ветер. Каждый раз, когда корабль кренился и дыбился на волне, он стукался головой о балку, испытывая смущение, замешательство и недоумение.

«Вот что значит — отправиться в море! — думал он. — Не мудрено, что здесь никто не претендует на права других и не толкует о нарушении своих прав, ибо здесь любой будет рад отказаться от своей доли океана. Только бы мне оказаться опять на берегу, а там пусть хоть чёрт пользуется моей долей морских просторов, если захочет».

Во время болезни капитан Вилсон и мистер Собридж дали Джеку возможность поваляться в гамаке больше, чем другим мичманам в подобном же положении. Когда шторм закончился, корвет находился у мыса Финистерре. К утру море почти успокоилось, слабый бриз едва поднимал волну, и спокойная ночь позволила нашему герою оправиться от морской болезни. Его разбудил свисток боцмана, призывающий команду убирать гамаки, Джек поднял голову с подушки и увидел мистера Джоллифа, который поприветствовал его и спросил, собирается ли он встать и встряхнуться или так и намеревается плыть до Гибралтара под одеялом.

Джек, почувствовав себя совсем другим человеком, выбрался из гамака и оделся с помощью матроса, ухаживавшего за ним по приказу капитана во время болезни. Матрос открыл сундучок, принёс Джеку всё, что требовалось, иначе Джек, ослабевший от болезни, вряд ли справился один с одеванием.

Джек спросил, куда ему идти, так как он ещё не бывал в мичманской каюте, хотя и пробыл уже пять дней на борту судна. Матрос показал дорогу, и Джек, испытывая муки голода, пробрался через рундуки в небольшое помещение, более тесное и неуютное, чем собачья конура, в каких жили охотничьи собаки его отца.

«Я бы отказался не только от своей доли океана, — подумал Джек, — но и от своего места на корабле «Гарпия» в пользу тех, кому это по нутру. Вот уж где полное равенство, ибо здесь, вероятно, все живут в равно жалких условиях».

Покончив с размышлениями, он заметил, что в каюте находится ещё один человек — мистер Джоллиф, помощник штурмана, который устремил на Джека свой пристальный взор, вынуждая Джека ответить тем же. Прежде всего внимание Джека привлекло лицо Джоллифа, густо изрытое оспинками, потом он заметил, что смотрит Джоллиф на мир только одним глазом, зато каким! Взор его был таким пронзительным, что казался огненным шаром, отражавшим больше света, чем его давала единственная тусклая свеча, горевшая в каюте.

«Что-то мне не нравится твоя внешность, — подумал Джек, — и вряд ли мы когда-нибудь сможем подружиться».

Но как потом выяснилось, тут Джек сильно ошибался, как обычно бывает, когда о людях судят по внешности.

— Рад видеть вас на ногах, приятель, — сказал Джоллиф. — Вы провели на боковой больше времени, чем обычно. Но тот, кто сильнее болеет, часто оказывается потом крепче. Как видно, вы решились отправиться в море слишком поздно, однако, как говорится, «лучше поздно, чем никогда».

— Я склонен оспаривать истинность этой пословицы, — сказал Джек, — да не вижу проку. Я ужасно проголодался. Когда мне можно позавтракать?

— Завтра утром, в половине девятого, — ответил Джоллиф. — Сегодня завтрак окончился два часа тому назад.

— Так я останусь без завтрака?

— Нет, я этого не утверждаю, мы должны считаться с вашей болезнью, но завтраком это не назовёшь.

— Называйте как угодно, только велите слуге дать мне что-нибудь поесть — поджаренные тосты, или булочку, или всё, что угодно, хотя я предпочёл бы кофе.

— Вы не забыли, что мы находимся у мыса Финистерре, причём в мичманской каюте? Кофе у нас нет, булочек мы никогда не едим, тосты нельзя поджарить, так как у нас нет свежего хлеба, но чашку чая с сухарём и маслом я могу приказать стюарду подать сюда.

— Хорошо, я приму это с благодарностью.

— Вахтенный! — закричал Джоллиф. — Позовите сюда Мести.

— Мести, в мичманскую! — закричал матрос, и эти слова передавались всё дальше и дальше, пока не заглохли где-то в носовой части судна.

Здесь необходимо представить читателю любопытную личность по имени Мести, денщика мичманской кают-компании. Это был негр из африканского племени ашанти, привезённый когда-то в Соединённые Штаты и проданный там в рабство. Мести был высокого роста, худощавый, но мускулистый, с лицом, редко встречающимся у людей его расы: длинное и узкое, оно резко суживалось от высоких скул к острому подбородку. Нос был маленьким и прямым — почти римской формы. Рот также был необычно маленьким, с губами, слишком тонкими для африканца. Белые зубы были подпилены под острым углом.

По его словам, у себя на родине он был принцем — утверждение, истинность которого теперь трудно было проверить. Когда Мести был рабом, его белый хозяин поселился в Нью-Йорке, и там Мести усвоил английский язык, если его так можно назвать. Дело в том, что он долго жил среди рабочих-эмигрантов из Ирландии, поэтому он говорил с сильным ирландским акцентом, а его английский представлял собой смесь своеобразного говора, свойственного жителям этого братского королевства, с элементами жаргона янки.

Узнав, что в Англии нет рабства, Мести бежал из Америки, спрятавшись на английском торговом судне. По прибытии в Англию он нанялся на военный корабль. Поскольку у него не было имени, а его нужно было внести в судовую роль, первый лейтенант, принимавший его на службу — большой любитель немецкой литературы, — очевидно, под впечатлением от выражения его лица, окрестил его Мефистофелем Фаустом, откуда и пошло его прозвище Мести. В некоторых отношениях Мести был странной личностью: то его распирала гордость, особенно когда он вспоминал о своём королевском происхождении, то был молчалив и мрачен, то в минуты, когда повседневные заботы не омрачали его настроения, предавался весёлости, столь свойственной его расе, — весёлости, приправленной ирландским юмором, невесть каким образом усвоенным им вместе с ирландским акцентом.