Фёдор Волков.Сказ о первом российского театра актёре. - Николай Север

Вместе с девятнадцатилетней княгиней Дашковой и изнемогшей от страха Олсуфьевой, никем не примеченные, крадучись, вышли из дворца.

Братья Орловы, Григорий да Лешка, коней подготовили… Ветер по улице. Ни огня вокруг, ни души…

— К казармам гвардейским, Григорий!

* * *

Ох, холодна ты, река! За рекою крепость. Поперёк улицы, небу грозя, рогатки. На рогатках фонарь. Под фонарём солдат. Ни о чём не знает солдат. Солдату знать обо всём не положено! Да и к чему — без срока служба солдатская, всё одно: знай не знай — ничем не поможешь…

Как за барами житье было привольное,Сладко попито, поедено, похожено…Вволю корушки без хлебушка погложено…Босиком снегу потоптано…Спинушка кнутом пообита…Во солдатушках послужено…Что в Сибири перебывано…Кандалами ноги потёрты…До мозолей душа ссажена…

Подошёл Фёдор к солдату:

— Добрая песня!.. Где научен?

Испугался солдат:

— Кто таков, человек? Что ночью бродишь? Гляди, за караул возьму!

— Ладно, служивый, серчать-то. Не побродяга и не подьячий я… что ж тебе.

— Ночью спать надобно.

— Долга нынче ночь, служивый. Глянешь на реку — холодна! За рекой крепость… Ты тут песней своей…

— Песня что… песней про жизнь свою сказываю.

— Горька доля, служивый?

— Не слаще слёз… В нашем доме всего довольно, наготы и босоты изнавешены мосты, а холоду и голоду — амбары стоят… Вот ты скажи мне, как оно выходит — поп полковой поясняет про святителей наших… Один на столпе всю жизнь простоял, другой в келье своей усердствовал к богу, третий в пустынь от народа подался, и всем им за то венцы мученические и чином навек наградили! И ни одного святого из солдат нету. А жизнь солдатская горше столпа святительского… Выходит, бог солдат не любит!..

— Выходит, так… Давно службу несёшь?

— Не помню, когда начал… Молодой был, без отца и матери… В степи у казаков табуны гонял. Ничего… иногда сыт был… Ну… приходят как-то трое. Один спрашивает: «Ты Сапронов?» — «Эге, говорю, Сапронов». — «И батька твой Сапронов?» — «Эге, говорю, должно, и батька-покойник Сапронов». — «И дед твой Сапронов?» — «Эге, говорю, не иначе, как и дед, царство ему небесное, Сапронов». — «Ну, коли так, вяжите ему руки!» Связали. Выходит, стало быть, какой-то Сапронов лет с полста назад от помещика Куратова убегом жил. Где — неведомо. А по закону и дети его и внуки всё же остались крепости зависимы и при сыске подлежат детям Куратова. А мой ли дед убежал, али какой другой, пёс его знает. Может, чужой мне жизнь загубил… Сдали меня в крепость какому-то Куратову… Эге, думаю, коли верно, что дед мой беглый, я от него не отстану… Только споймали меня. Острог да Сибирь… Потом обратно к барину. Кинулся тогда воли искать в рекрутах… Закон такой был, не могли баре препятствовать… Ну… Сунули в гвардию… Который год служу…

— Хрен редьки не слаще, служивый!

— Зато детей на кабалу не народил. Понимать надо.

Поглядел Фёдор на солдата: «Умница!»

Издрогший звонарь за полночь усмотрел с колокольни: с той стороны фонарём закивали. Свет чуть приметный, озябший… Завтра тысячей свеч окружат отошедшую, а сейчас что — тусклый фонарь на том берегу и всё!.. Снял шапчонку звонарь, перекрестился, за верёвку тронул… Бум-бум-бум!! «Со святыми её упокой матушку Лизавету». Перекрестился и Фёдор на другом берегу, — преставилась царица.

Солдат тоже крестится.

— Царство небесное. Кончился наш ротный… Она у нас в роте капитаном была… — И вдруг шапку оземь: — Кончилась моя присяга! Можа, теперь я вольный!

— Вольный?! Э-эх! Ступай в казарму — на миру и смерть красна, и правда виднее!

— Нет, барин… это ещё подумать надо… Кончилась присяга и стало быть… всё!

— Ступай к ребятам, служба; в одиночку пропадёшь!

Задумался солдат, — ин быть по-твоему! Не помни лихом!

Ушёл солдат, остался Фёдор один. Тоска, ночь, позёмка метёт…

Думает Фёдор, стоя один на ветру: «Сейчас во дворце тишина! Свечи затеплены к панихиде. По углам шепчутся. Мыши грызут железо. А русская земля молчит!» Обрадовался, снова увидя солдата:

— Ну что, служба, назад пришёл?

— За хвонарём… казна всё же… у нас в полку драть здоровы!

* * *

Не «обошлось» Александру Петровичу! От театра указом с насмешкою отставлен был: «Будет статься, имея свободу от должностей, усугубит своё прилежание в сочинениях…» С того дня всё заботы о русском театре легли на Фёдора и Дмитревского… Сумароков в театр ни ногой. Не на царицу в обиде, а на Фёдора и Дмитревского: «Мои труды по театру более, нежели то, что Волков «шишаки» сделал! У Волкова в команде мне быть нельзя… У Дмитревского тож!»

Обо всём позабыл Александр Петрович в дворянском ущербе своём…

* * *

Евграф Чемесов[32] ближе всех стал Фёдору в эти дни… Придет, сядет к окну, делом своим займётся — рисует. Чёрточки малые одну за другой друг к другу близит. И получается удивительно! Да ещё над Фёдором посмеивается:

— В гравировальном деле терпение надобно как нигде! А ты что в терпении смыслишь, бурелом ты этакий! Вот они, чёрточки-то… Ты их так, а они, рассердясь, тебя раз, они тебя два… стоишь, руками разводишь, — сызнова начинай! Упрямство есть у тебя, а терпенья…

— Я, Евграф, с мальчишества на кулачках бился… Ежели, скажем, мне… раз, да ежели два, да ежели в третий, — с обоих берегов смеяться начнут…

Опять посидят, помолчат, каждый своим занят. И опять…

— Упрям ты, Фёдор… а что с того? Пётр ваш театр не нынче так завтра закроет, а вас всех в солдаты… и поделом! Буду на площадь ходить, на тебя смотреть, как ты артикулы выкидывать станешь…

— Ходи. Художнику всё видеть надобно. Упрямство упрямству рознь! Отчим мой, Фёдор Васильевич, мыльню во дворе строить начал. Лесу свезли, заготовили ладного. Ну и скажи — одно бревно ни туда, ни сюда… Само по себе! А лесу еще прикупить скупость не позволяет. Всунули бревно кое-как… Пойдет отчим в мыльню — плечом или головой обязательно стукнется! Чёрта стал поминать, что с ним отродясь не бывало. В суеверие впал! В мыльню входя, нарочно об дверь или что ударялся, — бревна избежать надеясь… не помогало! А менять бревно теперь уже не из-за скупости — из-за упрямства не захотел. И я, видно, Евграф, бревно, что без размеру втиснуто, переупрямить хочу. А ведь, кажись, разумом бог не обидел.

* * *

Театр на траур по Елизавете закрыт. Пустота, безделье… Мотонис с Козицким все шепчутся. Фёдор злится:

— Что шепчетесь, что?

— Сущего града не имам, — смеётся Козицкий, — грядущего взыскуем![33]

— По всему видать. Тож мне дворяне!.. Вам Пётр Третий вольность дворянскую дал, а вы…

Смеется уже и Мотонис:

— А мы, дворяне, решили статую его из чистого золота водрузить. На благодарную память потомству. Не согласился: золоту, мол, примененье другое мною может быть сыскано. Мне на ваших потомков плевать! Тем всё и кончилось.

— По Сеньке и шапка! Вам такого и надо!

Притих вдруг Козицкий:

— Фёдор, меня государыня через Григорья Орлова тебя упредить велела… Сказать просила: «Труднейшая изо всех наук — умение ждать!»

Потеплело у Фёдора на душе, — стало быть, верно, не всё пропало!

* * *

Императрица Екатерина, философией вооружась, в суровое одиночество укрылась. Высокомерие Воронцовой куда ни шло — всё вспомнится в своё время, но то, что её, Екатерину, император в пренебреженье постыдном даже при иностранных министрах содержит, — не переносно! Дворянская гвардия затаилась, молчит — тоже ждёт своего времени.

Старик фельдмаршал Румянцев из Пруссии в сенат отписал: «Опасаюсь, не сделалось бы скоро бунта и возмущения, особливо от огорченной до крайности гвардии..»

Опоздал фельдмаршал, примчал письмо фельдъегерь в столицу, не застал уже на престоле Петра. Сенатский чиновник, приняв пакет, на нем написал: «За ненадобностью в делах не числить». И сунул его куда-то в чулан… Привыкли ли все, время такое ли было, но свергли Петра без шума, без крика, без топота экскадронов гвардейских. Так… мимоходом.

Друзей у Екатерины в эти дни было немало. Ждали от неё многого. В честь восшествия на престол российский и колокольный звон, и пальба из пушек, и манифест! В нём новая царица всем объявить на Петра велела: «Законы в государстве все пренебрёг!» — и за это, дескать, наказан.

Пётра в Ропшу. В караул к нему братьев Орловых. Петр любовницу свою Воронцову требует, с караулом без просыпу пьёт да в карты сражается…

Фёдор с друзьями рядом с Екатериной в эти дни… Та всем понравиться хочет, добра и приветлива с виду.

— Вы, господин актёр, поможете нам в эти скучные дни… Театральные увеселения, балеты, народные гулянья, смех, песни должны озарить столицу. Народ, который поёт, худа не думает!