Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Гаупштурмфюрер Ольшер слушает…
В трубке зазвучал только что умолкнувший голос фрау Людерзен:
— Извините, господин капитан. Я забыла сказать вам еще об одном посетителе.
— Так…
— Был Рудольф Берг.
— Кто это?
— Мне точно не известно, но муж называл его милым цербером.
— Не понимаю.
— Он, кажется, из гестапо…
— Что его интересует на Ноенбургерштрассе?
— Рудольф со мной не беседует, только кланяется… После смерти господина шефа…
— Убийства.
— Да, да, после убийства господина Чокаева Берг наведывался дважды.
— Его интересует событие? Вы не заметили этого?
В трубке раздалось знакомое мыкание фрау Людерзен: она тужилась, пытаясь подобрать нужный для капитана ответ.
— Заметила…
— В чем это выразилось?
— Утешал фрау Хенкель, говорил, что не следует слишком огорчаться по поводу смерти начальника ее мужа.
«Дура, — обругал мысленно свою собеседницу капитан. — Форменная дура. Где только нашел ее Людерзен?»
— Все?
— Пока все… Если вспомню еще что-нибудь, позвоню немедленно. Вы разрешите, господин капитан?
— Не утруждайте себя, фрау Людерзен. Ваша информация была полной. Благодарю.
Раздражение помешало капитану по достоинству оценить сообщение с Ноенбургерштрассе, и он едва не упустил возможность сделать нужный вывод. В последний момент задержал руку над аппаратом и окликнул фрау Людерзен.
— Погодите… Этот Берг был вместе с Рут Хенкель…
— Конечно… То есть они вошли порознь, но ушли вместе. Очень мило беседуя.
— Хорошо…
— Вы довольны, господин капитан?
— Да… — Он скривил губы в отвращении. Эта дура просто неповторима. — Доволен господином Бергом…
На этот раз Ольшер не положил, бросил трубку. Она загремела, падая на аппарат.
Что такое тридцать марок в голодном Берлине? Что такое вообще деньги, если в самом приличном ресторане, где до войны играл оркестр и подавали настоящий оксеншвайцензуппе или бифштекс с кровью, сейчас предлагают как деликатес суп из костей с травой и мушель-салат? Это в «Раабе Диле», на Шперлингсгассе! Слава богу, что можно повторить и суп и мушель-салат, вернее капусту, похожую на земляных червей. Можно выпить сухого вина. Бокал. Опять-таки пользуясь традицией и добрым именем «Раабе Диле». Впрочем, Саид Исламбек не посещал «Раабе Диле», он только слышал о нем. Он довольствовался скромненьким «Фатерландом», где до войны тоже подавали бифштексы и антрекоты, а сейчас кормят все тем же мушель-салатом и иногда шпинатом с картофелем. И, конечно, приносят суррогатный кофе. Несколько раз приносят. Молча. Без удивления: все повторяют заказ. Надо набить желудок, надо как-то держаться на ногах. Всю неделю Саид поглощал шпинат и картофель, лил в себя кофе, набирался сил. А марки таяли. Тройной обед требовал тройных расходов. В кармане у Исламбека осталось шесть марок. Шесть марок и сколько-то пфеннигов. Неважно сколько. Они будут истрачены еще на несколько стаканов кофе, который Саид без удовольствия — как надоел ему кофе! — сцедит в свой всегда голодный желудок.
Он ходит из гаштетта в гаштетт. И этому тоже никто не удивляется. А если бы и удивились, Саиду наплевать. На нем форма СС, которой немцы боятся пуще смерти. Смерть — это все-таки только смерть, а гнев эсэсовца — это гестапо, это лагерь, это муки. Куда бы и сколько бы ни ходил эсэсовец, интересоваться не следует. К тому же это не простой эсэсманн, а шарфюрер, о чем свидетельствуют знаки в петлицах. Звание не особенно высокое, но звание. Чин в Германии, какой бы он ни был, обладает магическим свойством подавлять штатских. И надо этим воспользоваться.
Во всех экспедициях Саида по гаштеттам участвует Азиз. Новоиспеченный эсэсманн смахивает на адъютанта и ведет себя по отношению к шарфюреру с должным почтением. Во всяком случае, никто не подумает, что он компаньон, каждому понятно — это только подчиненный. Азиз хорошо изучил человеческую науку — знает, где надо быть волком, а где овечкой. В Берлине Азиз — овечка. На роже смирение и кротость.
Его пугает чужой город, мрачный, наполненный гулом машин, звуками маршей. Из всех репродукторов — на улицах, площадях, в отелях и ресторанах — летят марши. Холодные, насыщенные громом меди. Он не понимает, о чем говорят берлинцы, о чем они спорят, чему радуются. И это тоже пугает Азиза. А Саид спокоен и уверен, не теряется на улицах, в гаштеттах, с ним легко. Надежно. У Азиза создается впечатление, что Исламбек когда-то бывал здесь, что он ходит по знакомым местам и слушает знакомую речь. Но не признается. Ну и пусть. Какое ему дело, кто поводырь, лишь бы вел и не дал оступиться в чужом городе.
Исламбек купил книжицу и изучает немецкий язык. Успешно. С каждым днем все смелее и смелее заговаривает с немцами. Это удивительно. Азиз тоже, с первых дней плена, запасается словами, но речь берлинцев ему непонятна. Даже знакомые названия в общей речи исчезают. Он не в состоянии ухватить их, отделить, только «да», «нет», «иди сюда», «стой!» понимает, если звучат они самостоятельно.
— Ты скоро будешь болтать не хуже самих немцев, — восхищается Азиз, слушая речь Саида.
— Постараюсь.
У Азиза осталось еще меньше марок — всего четыре. Ничего не поделаешь — аппетит. Не хочет Рахманов отказывать себе в лишнем бокале пива. «Мы живем один раз, — говорит он. — И, может быть, завтра будет поздно заказывать этот бокал».
— Но ты еще хотел попробовать шурпу и меня угостить.
— О, не расстраивай бедного Азиза напоминанием. Я рад и шпинату с картошкой.
Ему не повезло в Берлине с первого дня. Они приехали накануне смерти Мустафы. Увидеть шефа, конечно, нельзя было — тот лежал в больнице. Правда, состояние Чокаева не вызывало опасений и следовало лишь подождать выздоровления.
— Представляю, как будет рад Мустафа-ака появлению «племянника», — пошутил Азиз, похлопывая по плечу шарфюрера. — Надо навестить «дядюшку».
И вдруг — смерть Мустафы. Убийство. Так восприняты все сообщения о внезапной кончине главы «правительства» Туркестана. Так воспринял и Азиз. И не только воспринял, но и забеспокоился. Он хорошо чуял перемены. Да и настроение Исламбека было симптоматичным. В день смерти Мустафы Саид ушел один в город, хотел навестить жену Чокаева Марию, поговорить с ней. Так объяснил Азизу. Вернулся затемно. Взволнованный. Напуганный вроде. Сказал, что не застал Марию. Ждал, не дождался. А утром сообщение о кончине шефа. Саид совсем расстроился. Не хотел ни есть, ни пить. С трудом Азиз уволок его на Ангальтский вокзал в гаштетт, чтобы подкрепиться.
На Ноенбургерштрассе с ними не захотели разговаривать: «Вас вызывал Чокаев, неизвестно, зачем вы понадобились ему». «Что же теперь делать?» «Ждать до выяснения». «Помогите устроиться с жильем. Отель обходится очень дорого». «Зачем устраиваться? Может быть, вам придется вернуться назад».
Вернуться назад! Тут и Азизу стало не по себе. Снова в лагерь. Снова на баланду, на солому, в объятия дизентерии и тифа. Весь день Рахманов бранился. Клял человека, поднявшего руку на Чокаева. «Убить в такой момент. Оставить нас на дороге, как слепых котят. Тут и подохнуть ничего не стоит, а уж придавить кому-нибудь и того легче».
Саид молчал. Только на бледных висках билась нервно жилка.
Через три дня одного из шести прибывших отправили в лагерь, не в Беньяминово, даже не в Легионово, а в Бухенвальд. Почему, никто не мог ответить. Или не имел права. Азиз перестал браниться. Прикусил язык. Как тень он ходил за Исламбеком, целиком полагаясь на свою судьбу и чужую предприимчивость. Они поменялись ролями. Место ведущего занял Саид.
На Ноенбургерштрассе снова упомянули Бухенвальд. Оказалось, что это не наказание. Это работа. Служба. Мнимое заключение: быть лагерником для заключенных и агентом для СС.
Говорили еще о Брайтенмаркте. Для тех, кто не знал сути дела, это звучало как простое географическое наименование. Брайтенмаркт — чудесное местечко. Зеленое, приветливое. Через каждые шесть часов туда шел автобус. По ровному живописному шоссе. Жители Брайтенмаркта так и считали: их городок — приют тишины и покоя. Покоя во время бури. Покой действительно не нарушался. Но там готовили обреченных. В тишине пригородных особняков. И поставлялся «материал» с Ноенбургерштрассе. Неизвестно, что было страшнее — Бухенвальд или Брайтенмаркт.
Саид молчал. Он не проклинал свою судьбу, не доходил до неистовства, как Рахманов, но глаза его становились сумрачными, а лицо бледным.
Корректор журнала «Милли Туркестан», что сидел в каморке на втором этаже, тихий, пугливый человек, сказал с сожалением — его чуточку трогала судьба соплеменников:
— В плохое время вы приехали — люди Чокаева не в почете сейчас.
Не в почете — это мягко сказано. От них, видимо, просто избавлялись. Или собирались избавиться.
- Бриллианты вечны. Из России с любовью. Доктор Ноу - Ян Флеминг - Шпионский детектив
- Пройти чистилище - Чингиз Абдуллаев - Шпионский детектив
- Сломанные крылья рейха - Александр Александрович Тамоников - Боевик / О войне / Шпионский детектив
- Обретение ада - Чингиз Абдуллаев - Шпионский детектив
- Следы ведут в Караташ - Эдуард Павлович Зорин - Научная Фантастика / Советская классическая проза / Шпионский детектив
- Туман Лондонистана - Сергей Костин - Шпионский детектив
- Символы распада - Чингиз Абдуллаев - Шпионский детектив
- Прочитанные следы - Лев Самойлов - Шпионский детектив
- Инстинкт женщины - Чингиз Абдуллаев - Шпионский детектив
- Один на льдине - Владимир Шитов - Шпионский детектив