Мстислав - Борис Тумасов

Предслава же не ведает, о чём думает отец, и печалиться ей не о чем. Голубоглазая, коса русая до пояса, она с улыбкой глядит на Владимира. Смешно ей, о чём он спрашивает:

- Не пора ли тебе, дочь, замуж? Вчерашнего дня получил я письмо от короля ляшского Болеслава. Просит -он тя в жены, и коли будет на то наше согласие, посольство за тобой зашлёт.

Предслава ответила поспешно:

Нет, батюшка, не желаю, паче за Болеслава. Ведаешь сам, в летах он…

Что ж, не неволю. Тако же и я решил. Вот только слова твоего ждал, чтоб напоследок меня не попрекала.

О том и королю отпишем.

В длинной, до пят, шубе вошёл воевода Александр Попович, сказал добродушно Предславе:

- Экая ты у нас красавица. Годков бы тридцать мне назад, чем бы я тебе не жених.

Предслава зарделась, а Владимир, пригладив белые от седины усы, проговорил:

- О том у нас с дочерью и речь.

Попович перевёл разговор:

- Там тебя, князь, боярин Путша дожидается.

- Это какой, туровский? - встрепенулся Владимир.

- Он самый. Неделю назад из Турова приехал.

- Зови, Александр, - кивнул воеводе Владимир, а Предславе сказал: - Ты же, дочь, пойди к себе.

В дверях Предслава столкнулась с Путшей. Боярин отступил, пропуская молодую княжну. По-воровски кинул на неё взгляд. Следом за Предславой удалился и вое» вода. Владимир спросил:

- Какие вести, боярин Путша? Поздорову ли сын мой Святополк? - И замер во внимании.

Путша откашлялся, заговорил не спеша, тихо:

- Князь Святополк в полном здравии. Княгиня же его с духовником своим у короля Болеслава нынче.

Владимир насупился:

- Что передавал пресвитер Илларион?

- То и поп тебе, князь, велел передать.

- Имеешь ли ещё что, боярин?

- Боле нечего мне сказать тебе, князь.

- Тогда иди, боярин, и покличь мне отрока.

Путша вышел, и вскорости вбежал отрок, остановился выжидающе у порога.

- Верни воеводу, - бросил ему Владимир и, склонив голову, задумался.

Нет, не признает его Святополк за отца. Да и отец ли он ему? Видно, всё же Ярополкова кровь в нем. И Святополк так считает…

Очнулся старый князь с приходом воеводы Поповича. Поднял на него глаза, сказал, качая головой:

- Вот и снова весть нерадостная. - Усмехнулся горько: - Догадываешься, о чём речь, Александр?

Попович кивнул молча.

Владимир снова заговорил:

- Ведаю я одно, Александр, козни те в плоде задушить надобно, либо вижу наперёд, со смертью моей пролиться большой крови.

Воевода снова промолчал согласно.

- Но как предупредить то, Александр? Знаю, не хочешь говорить, жалеешь меня. А ты жалости ко мне не имей, да и не люблю я её. Коли же не дашь ответа, я сам надумаю как быть. - И махнул рукой недовольно: - ставь меня наедине, воевода.

Под утро насела на князя Владимира тяжёлая хворобь. Мечется в беспамятстве, губы пересохли, потрескались. Глаза открыты, а никого не узнает.

Княжеский дом всполошился. Гридни, охранявшие опочивальню, помчались к архиерею Анастасу и к лекарю. Лекарь прибыл вскорости, прогнал толпившихся у ложа гридней. Сказал сопровождавшему отроку:

- Наготовь чашу, кровь огненную пустим с князя.

Гридни от двери смотрели на лекаря с почтением и надеждой. Маленький, носатый, со смоляными волосами пришелец из далёкой страны Армен знал многое. В молодости изучил медицину в знаменитой Муфргинской школе, владел арабским и греческим языками, в Киеве научи лея говорить по-русски и лечил вот уже десяток лет князя Владимира и бояр, пользуясь наукой Гиппократа и Галена.

Пока отрок готовил чашу, лекарь достал из кожаной сумки острый нож, засучил князю рукав и быстрым движением сделал косой надрез. Тёмная, вязкая кровь струйкой полилась в глиняную посуду. Лекарь склонился над больным выжидающе. Владимир задышал спокойней, и лекарь тут же пережал жгутом руку, остановил кровь.

Вошёл архиерей Анастас, старый седой грек, сел в С ногах больного, вперил в него зоркие глаза.

- Что с князем сделалось, Гурген, ответствуй? - спросил он.

Лекарь, осторожно положив Владимирову руку на постель, извлёк из сумы пузырёк с настойкой трав, серебряной ложкой влил в рот больному и лишь после этого ответил:

- Огненная кровь жгла князя. Теперь не будет. По весне же надобно попить горячую кровь молодого тура, а пока отвар из плодов дикой розы.

Владимир опомнился, сказал слабым голосом:

- Спасибо те, Гурген, а теперь дай нам побыть вдвоём с архиереем.

Лекарь удалился с поклоном.

Князь вздохнул и тяжело, превозмогая слабость, заговорил:

- Коротки годы человеческие, отче, чую, и мой к концу подходят.

- На всё воля Божья, князь Владимир, - положив бороду на посох, ответил архиерей.

Владимир недовольно поморщился:

- Знаю то, отче, и не печалюсь, что век мой на исходе, а хочу те свой завет оставить. Когда умру я, то князем киевским сесть бы Борису, сыну моему. Нравом он тих и кроток, братьям своим обиды чинить не станет. Посему и хочу ему стол оставить. Ты же, отче, будь Борису мудрым советником и наставником.

Хлопнула дальняя дверь, раздались торопливые шаги, и в опочивальню, запыхавшись, ввалился воевода Попович.

- Услышал, князь, про болезнь твою и поспешил, - проговорил воевода.

Владимир приподнялся на подушке, сказал:

- Хорошо, что пришёл, Александр, сам собирался за тобой посылать. Тут я архиерею свою волю высказал, что быть сыну Борису киевским князем, и ты о том знать должен. А ещё, как день начнётся, наряди гонца в Туров к князю Святополку. Пусть передаст ему изустно: «Князь-де Владимир хвор, к смерти изготовился, и тебе бы, князю, к нему поспешить надобно».

Помолчав немного, добавил:

- Того гонца ко мне введёшь. Повезёт письмо Святополку.

5

Мудрёны науки, да Кузьме они не в тягость. Другие ещё азбуку учат, а он уже читает и счёт в уме ведёт скоро. Ко всему соседу Прову помощь окажет. Тот хоть и переросток, а в книжной премудрости глуп.

Кузьма подхватился спозаранку. Феодосий, закутавшись шубой; ещё спал. В келье не топлено, вода в жбане подёрнулась ледяной коркой. Натянув порты и рубаху, Кузьма пробил ковшиком ледок, почерпнул воды, наскоро умылся и, сжевав чёрствую краюху хлеба с луковицей, налегке побежал тёмным переходом в класс.

В школе ни души. Смахнув мокрой тряпицей с длинного соснового стола пыль, Кузьма уселся на лавку, положил перед собой берестяную дощечку с палочкой, огляделся. На подвесной полке в кожаных переплётах Евангелие и «Изборник». Рукописные пергаментные страницы с рисованными вставками и картинками. Начальные, большие, буквицы выведены киноварью.

За учительской скамьёй подвешен на стене пучок молодых ивовых прутьев. То для нерадивых и непослушных. Когда Феодосий хлещет провинившегося школяра, другие кричат хором: «Розга - мать-кормилица, уму-разуму наставительница!»

Один за другим подходили школяры, умащивались на свои места. Позже всех ввалился Пров. Лицо заспанное, потянулся с хрустом:

- Теперь поесть бы!

И плюхнулся рядом с Кузьмой. Почесал затылок, продолжил:

- Утрами матушка из поварни ворох шанежек тащит: «Ешь, Провушка, набирайся сил», - Пров блаженно прикрывает глаза, от наслаждения цокает языком. - Теперь не поспевает.

Феодосий вошёл неслышно. Чёрная монашеская ряса, до самого пола, на лысой голове островерхий клобук. Кузьма толкнул Прова локтем, вскочил. Откашлявшись по-стариковски, монах подал знак, и школяры уселись.

- Гляди, Кузька, сейчас старый козел бородёнку задерёт и проповедь о книжной премудрости прочтёт, - зашептал Пров товарищу в ухо.

А Феодосий и вправду лик кверху поднял, заговорил дрожащим голосом:

- Велика бывает польза от ученья книжного, ибо сие есть река, напояша Вселенную. Ведомо ли вам, отроки, что земля наша части свои имеет? Земля есть неровная доска, а части же её: Асия, Иеропия и Ливия, а меж ними водные пучины. Над землёй же небо.

Монах прошёлся по классу, сухонькой ручкой ткнул Прова в спину:

- Вот скажи ты, добрый удалец, что есть лето?

Пров лениво встал, почесал пятерней затылок и, потоптавшись, пробасил:

- Не ведаю.

- Дубина ты еси, Пров, сын Гюряты. Вот послушай Козьмы ответ, - захихикал Феодосий. Кузьма подхватился, заспешил:

- Лето имять триста шестьдесят пять дний и четверть, сия же четверть на четвёртое лето день бывает приступ, сий же день приступает в феврале.