Закат империй - Александр Лайк

— Кажется, вы уже получили ответ, — кратко сказал Баррахат.

Джави некоторое время стоял, покачиваясь с пяток на носки и обратно, потом свернул письмо в трубочку и снова подошел к секретеру.

— Порви то, что написал, Тадж, — сказал он, не оборачиваясь. — Письма в Ротону мы теперь писать не станем. Тамаль, у тебя вино в кувшине еще осталось?

— Ну, — неопределенно отозвался Тамаль, — можно сказать и так, что осталось. Хотя, конечно, это уже слезы.

— Давай сюда, — Джави отобрал у него кувшин и глотнул. Потом еще раз глотнул. Потом бросил кувшин в угол и крикнул:

— Мутаннар, сидра или кериваля, быстро!

— Повинуюсь, божественный! — глухо послышалось из-за двери.

Джави несколько раз прошелся по кабинету, остановился перед Баррахатом и тяжело посмотрел на него.

— Шер, — сказал он, — продиктуй Таджу письма… если хочешь. В общем, как сам надумаешь, так и сделай. Я для себя уже решил поверить, кажется.

— Я бы все-таки затребовал третье «да», повелитель, — мрачно сказал Баррахат. — Хотя полагаю, что вы правы. Первые два «да» получены от людей с такой степенью компетентности, что… а-а, к дьяволу! Продиктую.

— Потом, — непреклонно сказал Джави, — возьмешь четырех гвардейцев, отведешь Тамаля и Таджа в ониксовый покой и закроешь там до особого распоряжения.

— За что, повелитель? — оскорбленно заорал Тамаль, пятясь к двери.

— Подслушивать меньше надо, — лаконично ответил Джави. — Радуйся, что не казнил. Или язык не вырвал.

— А Тенджира за что? — не отступал самоотверженный Тамаль.

— За то, что он сейчас напишет, — угрюмо сказал Джави. — Это, видишь ли, очень лично. И очень конфиденциально.

— Ну, — сказал Тамаль, — если так… А что такое «конфиденциально»?

— Это значит — закрыть на ключ, а ключ потерять, — устало сказал император. — Ладно, вы тут работайте, Шер, а я пойду с Кертом говорить.

— Повинуюсь, повелитель, — четко сказал Баррахат.

На пороге император остановился и добавил:

— Этих… невинных страдальцев накормить надо будет…

— Я распоряжусь, — пообещал Баррахат.

— Я понимаю, — отмахнулся Джави. — Я о другом. Еду к ним пусть обязательно немой носит. Есть у нас немые слуги?

— Как не быть, — невесело улыбнулся Баррахат.

— И вино пусть носит, — обреченно буркнул Тамаль.

* * *

Солнце медленно-медленно уходило за невысокие щебнистые холмы на северо-западе. Жара потихоньку разжимала пальцы, сдавившие горло Сирраниона.

Подняться на башню, думал Джавийон. Надо подняться на башню, пока светло, и глянуть на Радассу. На эту самую, как ее там Ник называл? Дай-Хестине, что ли? Кажется, именно Дай-Хестине.

— Мы все сделали? — спросил он у измотанного и молчаливого Баррахата. Тот пожал плечами.

— Вроде все. Во всяком случае, ничего больше не вспомню.

— Аретиклей готов?

— Собирается выпустить своих гонцов, как только солнце спрячется.

— А он не сможет это сделать с верхней площадки башни? Я хочу подняться на башню.

— Спрошу, — бессильно сказал Баррахат. — Мне тоже наверх идти?

— Отдыхай, — милосердно сказал император. — Еще набегаешься. Нам еще до самого конца света бегать. Что-то я у тебя спросить хотел… А, да! Как там наши узники?

— Сотрясают узилище, — желчно сказал Баррахат. — Тамаль надрался сам и вусмерть напоил Тенджира.

— Их покормили?

— И покормили, и напоили… лучше б не поили.

— А ужин немой носил?

— Немой, немой. Лучше бы глухой. Они там так орут, повелитель, что я на всякий случай гвардейцев в дальнем конце коридора поставил. Чтоб хуже слышно было. Хотя все равно слышно.

— А что орут?

— Уже непонятно. Сначала было о муках во славу родины и военной тайне. А теперь у них языки сильно заплетаются, а мысли уже давно заплелись. Тамаль пытается петь, а Тадж пытается подпевать, и это, повелитель, еще страшнее.

Джави посмотрел на башню и застонал.

— Пойду, пожалуй. И зачем я ее такой высокой построил?

— Как символ величия империи, — мертвым голосом сказал Баррахат. — Я жду вас внизу, повелитель. Только за Аретиклеем схожу…

Дворец даже сверху не стал казаться меньше. А вот люди превратились в суетливых козявок, то и дело выползающих из какого-нибудь закоулка белокаменного лабиринта только для того, чтобы снова скрыться в нем — но уже за другим поворотом. И только одна группа букашек вела себя строго, слаженно и осмысленно.

То строился у внешних ворот отряд Ника Уртханга.

Император медленно отвернулся. Ему вдруг стало больно смотреть вниз, больно и неприятно, и он повернулся к западу, где золотые лучи безмятежно таяли в розовом мареве. Потом к северу, где за горами, далеко-далеко отсюда, стояла очень похожая башня, которую так и называли, только с большой буквы — Башня. Потом к востоку. Туда, где самое далекое «далеко» почти теряло свой смысл, потому что человеческий ум уже не в силах как следует вместить пугающую безмерность подобных чудовищных расстояний и осознать их; он замирает в растерянности, довольствуясь скупой цифрой на карте. И где чуть-чуть дальше этого самого последнего «далеко» лежал окончательный, беспощадный предел всем человеческим чаяниям и стремлениям, а еще дальше уходили только стремления богов. Самый-самый краешек света.

Берег Восхода.

Император снова посмотрел вниз. Лязгнуло железо, и знакомый с детства, до невозможности привычный голос коротко сказал: «Марш!»

Кучка сверкающих козявок слитно качнулась и поползла к воротам.

— Или не ходить? — вслух сказал Джави, снова поворачиваясь к востоку. Но восточный горизонт был темен и молчалив, и звезды над ним подрагивали и мерцали, словно боялись чего-то неизведанного, выползающего из-за края мира.

Внизу послышались шаги, кашель Аретиклея и возбужденный писк лисс, уже почуявших зов быстро темнеющего неба. И только тогда Джави Шаддах, император д'Альмансир, повернулся лицом к югу.

Там, над вершиной Радассы, что была подобна орлу со вскинутым крылом, ярко и тревожно горела хвостатая звезда. И на почти черном уже северном склоне — как будто нарисованная ребенком, размашисто и криво — светилась призрачно-серая снежная стрела.

Стрела, указывающая на восток.

3

Основную часть пути почтенный сан Хурру проделал, двигаясь на звук. По мере приближения к источнику звуков он все больше удивлялся. Звуков было много, и были они на изумление разнообразны. Острое тонкое шипение, переходящее в свист, то самое, которое привлекло его внимание поначалу, оказывается, сопровождалось странным пыхтением, неприятным скрежетом и неразборчивым бормотанием. Бормотал, несомненно, живой человек, но вот кто пыхтел — почтенный сан понять не мог.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});