Проснитесь, сэр! - Джонатан Эймс

– Да, – кивнул я. – Меня зовут Алан.

Это была здоровая, крепкая женщина, не классическая красавица вроде девушки из моего сна, но меня волновало, что она среди ночи приехала повидаться со мной, дать мне шанс. Обвисшие волосы обесцвечены, корни темные. Великолепная манящая грудь в высоком лифчике, грубоватое лицо, сильно припухшее от неожиданного пробуждения. Лет, по моей оценке, под сорок. Хорошо бы обнять ее. Я давно не обнимал женщину, поэтому меня необычайно радовала встреча с такой крепышкой.

– Откуда ты знаешь мой номер?

– Из телефонного справочника… Выпил немного… Знаю, дико… прошу прощения за поздний звонок, но…

– В справочнике нашел мой номер?

– Нет, записку…

Что еще можно было сказать? Она меня опасалась. Я искал подходящие романтические слова, но, прежде чем успел вымолвить что-нибудь соблазнительное, обольстительное относительно необычных обстоятельств нашей нынешней встречи, Дебби стукнула по капоту, и водительская дверца тут же распахнулась.

Я даже не сообразил, что она вышла из пассажирской дверцы, значит, не одна сидела в машине, которую еще кто-то вел, но в таких напряженных ситуациях, когда звонишь женщинам, оставившим записку в телефонной книге, плохо соображаешь, особенно если от содержания алкоголя в крови коэффициент интеллекта падает ниже температуры тела.

Из кабины грузовика вылез крупный, мясистый мужчина, окинул меня довольно грозным взглядом, который, похоже, давно репетировал – возможно, в течение последних сорока лет своей жизни. Устричный взгляд посоперничал бы с дядиным. Синяя футболка, джинсы, огромная круглая щетинистая голова, намечавшееся брюшко, видно входившее в моду в Шарон-Спрингс. Рост чуть меньше шести футов, но вся разница заключалась в ширине. Он смахивал на невысокую гору.

Гора, превышавшая блэровы измерения, – ростом я около шести футов, весом сто шестьдесят фунтов, которые, боюсь, большей частью приходятся на крылатые кожаные ремешки на ботинках, – приблизилась с историческим недружественным приветствием:

– Ну что, сволочуга?

Видя приближавшуюся Гору, я опешил. Очень похоже на случай с прыгнувшей на ногу крысой. Я застыл на месте. Масса человеческой плоти очутилась прямо передо мной.

– Ты зачем ей звонил? – спросил громила.

– Прошу прощения, – начал я, и он меня вырубил, то есть ударил без предупреждения; впрочем, видно, вербальное уведомление было ему абсолютно не свойственно.

Кулак величиной с небольшой тостер нанес смертоносный удар прямо в нос. Послышался слабый хруст, напомнивший сломанный при сильном нажатии карандаш, причинивший ужасную, нестерпимую боль, словно меня стукнули молотом.

Я не упал, пережил просто некоторое затмение, хотя и была уже ночь; всякий свет в мире погас. Видя только тьму-тьмущую, потянулся в невидимом мире к носу, ощупал, как слепец ощупывает шрифт Брайля, обнаружил, что нос скошен вправо, уже не располагаясь по центру, услыхал чей-то вопль:

– О, Господи Боже!..

Потом понял, что вопль этот мой. Ничего страшного. Агностикам разрешено взывать к Богу в таких обстоятельствах – одно из достоинств нашего статуса.

Замерцал какой-то свет, в самое время, чтобы увидеть, как кулак Горы врезался в синий хлопчатобумажный пиджак прямо в районе желудка. Я выпустил газы, срыгнул желчь, которую раньше сглатывал, упал на землю, героически удержавшись от рвоты.

Впрочем, не мог дышать и плоховато видел, словно глядя в соломинку для коктейля, видя лишь свои руки на тротуаре. Вот и все поле зрения. «Бедная моя рука», – думал я.

Смутно чувствовал страх и печаль по поводу произошедшего. Но, как ни странно, смотрел на него отстраненно. Чуял, что Гора по-прежнему стоит на месте. Кажется, отдыхает. Может быть, я достаточно наказан. Вполне заслужил наказание, совершив в высшей степени самонадеянную ошибку с тем самым телефонным звонком, поэтому был справедливо побит, но, пожалуй, и хватит. Я стоял на коленях, согнувшись, пытаясь отдышаться, проливая кровь из носа на землю.

Я уже не был пьяным. Стал кем-то другим. Не пьяным, не трезвым – побитым. Звуки ушли вдаль, заглохли. Удалось разобрать слова Горы:

– Будешь знать, дурак долбаный, как звонить моей девчонке, – а Дебби добавила:

– Да хрен с ним, с извращенцем.

Сквозь соломинку для коктейля, ограничившую поле зрения, я увидел рабочий ботинок, стремительно приближавшийся к глядевшему в соломинку глазу, и перекатился, подставив плечо. Совершенно не больно по сравнению со свернутым носом и опустошенным желудком. Меня так обрадовала легкость боли, что я пропустил удар ногой в глаз, от которого старался увернуться.

От принятого в плечо пинка я несколько очнулся, зрение стало почти нормальным. Постыдно уползая, оглядываясь, увидел в угрожающей близости нижнюю половину Горы. Разглядел нечто вроде колена, и не знаю, как пришла в голову столь блестящая мысль, но, как только Гора нависла надо мной, сильно брыкнул ногой – многомесячные занятия йогой не пропали даром, – попав в коленную чашечку каблуком башмака со шпорой и крылышками. Колено слегка дернулось, ботинок победил.

Колено согнулось назад, для чего оно не предназначено: как вы наверняка понимаете, довольно причудливая картина, даже для злонамеренного колена, прикрепленного к опасному человеку-Горе.

Я глазам своим не верил. Направил ногу так, будто отработал подобный удар, как теннисную подачу. Гора взвыла и полностью рухнула рядом со мной на асфальт, приобретя страдальческий, жалостный, человеческий вид. Даже жестокие Горы привыкли к нормальному функционированию коленных суставов. Я пришел в ужас, что так покалечил противника, стараясь взглядом – видимо утратив дар речи – выразить сожаление. Хотя считал расплату справедливой, почти библейской – колено за нос.

Поднялся, тщательно обдумывая положение дел; Гора, опираясь на здоровое колено, намерилась ударить меня в пах, однако, промахнувшись, попала в крепкую бедренную кость. Я был глупо шокирован. Разве не видно сожаления в моем взгляде?

Гора вновь быстро замахнулась, пнула меня в левую ногу, желая отплатить тем же, но, слава богу, мое колено не вывихнулось, удар пришелся сбоку. Сам не успев того осознать, я интуитивно привел в действие правую ногу в тяжелом ботинке, целясь в отверстие, которое случайно оказалось ртом. Гора снова вскрикнула, губы окрасились кровью. Удивительно, как быстро изо рта начинает хлестать кровь, но удивляться нечего: когда я чищу зубы нитью, течет столько крови, что хочется бежать в Красный крест и становиться донором.

Я выпростал ботинок изо рта, и мы временно очутились в тесной близости – фактически борьба – дело весьма интимное, – снова глядя друг другу в глаза. В наших взглядах читалось: обоим не верится, что я достал соперника, выплюнувшего два алых окровавленных зуба.

Впрочем, дело на том не кончилось. Человек-Гора – достойный противник – попытался встать, преуспев приблизительно наполовину, вывернулся в бешеном свинге и промахнулся. Я занес правый кулак – размерами не с тостер, но вполне существенный, вроде хорошего словаря в бумажной обложке, – и заехал им сбоку по голове, в ухо, на ощупь мягкое, мясистое, хотя череп под ним был твердый. Пальцы и кисть пронзила ужасная боль, предположительно точно такая, как в ухе и черепе, ибо Гора свалилась на тротуар, схватившись одной рукой за ухо, а другой прикрыв голову, как ребенок, который не хочет, чтобы его снова били.

Тут меня стиснул невыносимый спазм страха – вечно запоздалая реакция на травмирующие события, – я закричал, побежал, чтоб убраться подальше, но взбесившееся чудовище в кофточке на бретельках – Дебби – нацелилось когтями. Взмахом руки на бегу удалось смести ее с дороги, было слышно, как она упала, впрочем оставшись в целости и сохранности, – одно дело обездвижить Гору, и совсем другое ударить женщину, – после чего выскочил кассир с бейсбольной битой.

– Что происходит, черт побери? – поинтересовался он, но я пробежал мимо, вопя как ненормальный, и, подстрекаемый долгие годы копившимся адреналином, вырвавшимся на волю, совершил безумный спринтерский рывок к «Адлеру». Место, где некогда располагался мой нос, по-прежнему кровоточило.

Опасаясь, как бы опомнившаяся Гора не пустилась в погоню, я бежал по темной улице, потом перешел на трусцу, спрятался в кустах у дома, рядом с которым видел катавшихся на велосипедах хасидских детишек, лег на землю, выдохшийся, испуганный, с иссякшим адреналином. Не веря в произошедшее, осторожно прикладывал к носу горсть сырой земли, надеясь в помрачении рассудка на ее целебную силу.

Несколько минут пролежал, но, боясь обнаружения, заставил себя встать, снова пошел по темной дороге под небом, освещенным кусочком луны и несколькими звездами, добрался до развалин купальни и спрятался там. Думал провести в руинах всю ночь, возможно, лечь в ванну – хорошо видную в лунном свете, – но в купальне было слишком страшно. Невыносимо.