Слишком дружелюбный незнакомец - Валентен Мюссо

Людовика все обошлось.

Несмотря на хмурую погоду, Франсуа старался, чтобы все шло по заведенному распорядку, будто по нотам счастливых воспоминаний. Они с Матильдой медленно привыкали к присутствию молодого человека. Они мало видели его, но появление Людовика задавало ритм целому дню и, хоть они и не решались это признать, нарушало их уединение.

Вассеры не задавали себе особенно много вопросов, касающихся Людовика. Что они о нем знают? Почти ничего, за исключением скудных сведений, которые тот соизволил сообщить во время своего первого обеда у них. Даже Матильда отказалась от намерения расспрашивать его: когда разговор зашел о Камилле, стало очевидно, что такая попытка обернется против нее же самой. Франсуа подозревал, что она больше не хочет поддаваться искушению. Все, что они узнали — он снимает комнату где-то в городе. Но никто не стал развивать эту тему.

Когда, читая газеты, они набредали на статью о несчастных жертвах проходимцев или тех, кто попал в ловушку крупных жуликов, они насмехались над доверчивостью и недостатком сдержанности этих людей. Но с некоторых пор какой-то невоспитанный парень, о котором они ничего не знали, кроме имени, стал проводить у них целые дни. И, судя по всему, их это больше не беспокоило.

В течение этого периода времени Матильда много работала в своей мастерской. Она создала еще пару полотен, которые казались всего лишь вариантами первого. Тот же загадочный силуэт, блуждающий на пастельном фоне, и все то же ощущение смутной тревоги, которая охватывала Франсуа, стоило ему только на них взглянуть. Так же, как растущая уверенность, что на эти картины ее вдохновил именно Людовик.

Теперь молодой человек стал чаще выходить из пристройки. Случалось, что он сидел в кухне и пил пиво в компании Матильды, которая предпочитала чай. Много раз разговоры, из которых до Франсуа долетали лишь обрывки, вдруг прерывались взрывами смеха. Тогда Франсуа чувствовал себя исключенным из их странного дуэта.

Хотя он не любил, чтобы его тревожили во время работы, его радовало, когда Людовик заходил в библиотеку составить ему компанию. Франсуа заметил, что молодого человека словно гипнотизируют ряды книг, сплошь покрывающие стену за его столом. Ему нравилось поглаживать страницы и слова на корешках так нежно, как если бы он боялся помять их.

— Вы их все прочитали?

— Что, простите?

Людовик вытащил случайно попавшийся под руку экземпляр.

— Книги, вы их все прочитали?

— Думаю, да. Некоторые по многу раз. Это, знаете ли, некоторым образом моя профессия.

— Я не прочел ни одной книжки. Кроме тех, которые заставляли читать в школе.

— Никогда не поздно за это взяться.

Судя по виду, Людовик принял этот ответ как обычную шутку.

— А правда, что вы делаете?

— Я преподаватель университета.

— Да, вижу. Но что вы преподаете?

— Историю… средневековую, если быть наиболее точным.

Франсуа спросил себя, нужно ли было уточнять; он сомневался, знает ли его собеседник это слово.

— Я не так много запомнил из курса истории, — немного грустно произнес Людовик. — Кроме нескольких вещей о Людовике Четырнадцатом.

Внезапно его лицо осветилось.

— Его называли «король-солнце», правильно?

Это прозвище он произнес так торжественно, будто дворецкий, во весь голос объявляющий имена и титулы приглашенных. В любой другой ситуации это замечание позабавило бы Франсуа, но Людовик выглядел таким гордым, что смеяться над ним было просто невозможно.

— Так и есть.

Нахмурив брови, Людовик почесал висок.

— И музыкант… как же его звали? Тот, который, дирижируя оркестром, всадил себе палку в ногу[8].

— Жан-Батист Люлли?

Он громко щелкнул пальцами.

— Люлли, точно! Учитель музыки нам это рассказал, как он умер. Вот штука, которую я никогда не забуду… Какой ужас! Ему, наверно, отрезали ногу… Представляете себе?

Франсуа собрался былр сказать, что все было как раз наоборот: Люлли умер от гангрены, отказавшись от ампутации, но тут же спохватился, чтобы не обесценивать и без того скудные знания собеседника.

Людовик поставил на место том, который держал в руке, и самым тщательным образом выровнял его на полке.

— Если вам это сердце подсказывает, можете взять какую-нибудь книгу на время.

Тотчас же Франсуа пожалел о своих словах. Его библиотека состояла из редких экземпляров и книг, которыми он дорожил. К тому же одалживать книги было вовсе не в его привычках.

Пробежавшись взглядом по полкам и немного поразмышляв, Людовик, к большому его облегчению, ответил:

— О нет, спасибо… я бы не знал, что выбрать.

В какой-нибудь другой день он покажет ему свою коллекцию старинных вещей в большом шкафу, который стоит в кабинете: денье эпохи Каролингов, изукрашенные булавки, ковчежцы… Он пустился в пространные объяснения, но Людовика они не впечатлили: несколько минут он вежливо слушал, пока его внимание не привлек предмет, стоящий на нижней полке.

— А это для чего?

Франсуа был немного разочарован, что разговор так быстро зашел о самом удивительном предмете из его коллекции. Но так как терпение Людовика, судя по всему, уже подходило к концу…

— О, это! Если бы вы знали, как Матильда сердилась на меня, когда я принес эту вещь в дом. Ее еще очень давно подарил мой бывший руководитель по докторской диссертации. Это так называемая «узда для строптивой».

— Что?

Франсуа был уверен, что это выражение заинтриговало Людовика.

— Строптивая — это женщина, которая слишком много говорит, злой язык… В Средние века оно нередко употреблялось в качестве синонима слова «ведьма».

— Но ведь узда — это вещь, которую надевают на лошадь, да?

— Совершенно верно. Если быть точным, это скорее намордник, орудие пытки.

Едва он произнес эти слова, как лицо молодого человека переменилось. Теперь он был полностью захвачен разговором. Франсуа взял узду и положил ее на свет.

— Этот ужас