Слишком живые звёзды 2 - Даниил Юлианов

встать и удержать равновесие.

– Вот так. Я снова хожу.

Он направился к двери, к которой полз бессчётное количество раз. Вокруг было так тихо, что звук соприкосновения костылей с полом казался слишком уж громким. Медленно, но верно палату пересекал высокий парень, и силуэт его чётко очерчивали проникающие через окно мягкие солнечные лучи. Женя давно их не видел, очень давно. Наверное, именно поэтому настроение слегка приподнялось, хотя ничего ещё не произошло – просто солнышко показалось над Петербургом.

Над пустым, мёртвым Петербургом.

Женя достиг двери, прижал один костыль к себе, опёрся на другой, схватился за ручку и опустил вниз. Дверь покорно открылась.

И там пол устилал такой же приятный солнечный свет.

Костыли вновь упёрлись в подмышки. Женя вошёл в комнату, в которой, по его разумению, должна находить Катя. Но всем, что он нашёл, были лишённые матрасов кровати – полностью оголённые, больше похоже на экзоскелеты, – расставленные у стен… нет, вернее, брошенные у стен: одна кровать заходила на другую, некоторые и вовсе стояли на ребре.

Именно в тот момент в сердце Жени закралась тревога. Даже солнечный свет не помогал спрятать её.

Комната, не считая разбросанных, обнажённых кроватей, была пуста. В воздухе плавали маленькие пылинки, купаясь в лучах тёплого солнца, решившего покорить собой весь день. Здесь тоже окна были чуть приоткрыты, так что при каждом вдохе лёгкие наполнялись свежестью. Погода была просто шикарной, но всё равно…

Всё равно тревога не отступала.

Кати здесь нет. Нет в той комнате, про которую говорил Артём Валерьевич.

– Паталогические лжецы. – Женя сжал костыли так, что костяшки пальцев разом побелели.

Он увидел ещё одну дверь, ничем не отличающуюся от той, что вела из палаты, и направился к ней, стуча костылями по полу. Через несколько секунд пальцы Жени коснулись ручки, замерли, после чего крепко схватились за неё.

Тревога внутри нарастала.

Дверь без скрипа открылась, будто кто-то с помощью регулятора громкости отключил все в мире звуки, оставив лишь пение радостных, безумно радостных птиц. Перед Женей предстала часть коридора, пол которого был выложен из белых-белых плит. И свет за дверью был намного темнее. Казалось, солнечные лучи боялись покидать комнату, ютились в ней, в то время как в коридоре царствовал полумрак. Один шаг, и свет останется за спиной. А впереди встретит темнота, разбавляемая слабыми, равнодушными лучами.

Женя вышел из тёплого солнечного света и вошёл в холодный.

Как только нога коснулась белого кафеля, птицы за плечами смолкли.

Воздух наполнился тишиной.

Коридор простирался далеко вперёд и далеко назад, в обоих его концах было по окну, сквозь которые внутрь заглядывали редкие лучи. Может, эта часть здания просто находится не на солнечной стороне, подумал Женя. А может, солнечному свету не захотелось вливаться в этот коридор, потому что в нём веяло холодом. И не потому, что где-то мог быть сквозняк; холод витал в воздухе, он рождался в воздухе и проникал под кожу, пытаясь добраться до самых костей. Наверное, именно так чувствуешь себя на кладбище глубокой ночью: сердце время от времени пропускает удары, мороз сковывает мышцы, тьма поглощает свет с каждым следующим шагом.

Женя сразу вспомнил коридор той больницы, в которой он очнулся после того, как его избили. Те же тянущиеся вдаль стены, та же тишина и та же пустота. Тогда он вышагивал по коридору на своих двоих, ещё не зная, что случилось с миром, а чуть распахнутые двери казались ему приоткрытыми пастями чудовищных тварей, из мрака которых выглядывали глаза погибших. Страх… страх вселялся в него с каждым вдохом в той самой больнице. И вселялся сейчас. Только здесь двери были закрыты, они не оставляли меж собой и стеной тёмную щель, в которой мог прятаться кто угодно. И только одна дверь была слегка приоткрыта, из неё в коридор выливалась тоненькая полосочка тёплого света, сильно контрастирующего с окружающим холодом. Дверь эта находилась в другой части коридора, за поворотом, освещённым еле проникающими внутрь солнечными лучами. Женя не думал, он сразу направился к приоткрытой двери. Её и костыли разделяло около ста двадцати метров.

Через какое-то время Женя услышал эхо собственного, тяжёлого дыхания. Он смотрел на маленькое окошко, висевшее вдали, а стены коридора тем временем оттаскивали его всё дальше и дальше. Женя начал двигать костылями быстрее, но коридор словно во сне лишь удлинялся, пока дорожка из белых плит проносилась под ногами. За спиной открывались двери. Одна за другой, одна за другой они распахивали врата в потусторонние миры, чужие голоса долетали до ушей, тени сгущались над головой, за плечами, по разные стороны и вот уже подкрадывались, были совсем близко.

Женя побежал на костылях, не замечая боли в правой ноге.

Даже тот солнечный свет, что пробился сюда, неминуемо мерк. Голоса становились громче, ветер чужого шёпота касался спины холодными пальцами, заставляя волосы на загривке вставать дыбом. Холод дрожал под кожей. Всё дрожал под кожей. Потолок стремился к полу, стены вытягивались словно резина, весь мир захватывала тьма, и только узкая полоска света, льющаяся из приоткрытой двери, оставалась яркой. Чужие силуэты касались костылей, кто-то пытался их вырвать, подставлял фантомный подножки, но Женя продолжал бежать, стискивая зубы от боли и страха.

Пустые больничные коридоры пахнут смертью.

Наконец он вцепился в дверную ручку и со скоростью рыси нырнул в проём, оставив один костыли в коридоре. Заметил он это лишь тогда, когда услышал захлопнувшуюся дверь, но даже не подумал разворачиваться; тьма осталась позади, а его самого встретил тёплый, приятный свет.

И Влада. Первой он увидел Владу.

Перед ним, шагах в пяти, за круглым столом, накрытым различными пряностями, сидели молодая девушка, больше похожая на скелет, обтянутый кожей, и бородатый мужчина с зачёсанными назад волосами. Голову Влады затянули бинтами, половину волос состригли, другу половину лишь укоротили, сделав некое подобие неаккуратного каре. На левой руке Женя смог разглядеть катетер, почему-то именно на него падал один из солнечных лучей. А глаза… тёмно-зелёные глаза смотрели одновременно и с испугом, и с нескрываемым облегчением.

Женя опёрся на оставшийся костыль, облизал губы, уже собрался заговорить, но не сказал и слова. Он просто переводил взгляд с Влады на Артёма Валерьевича, на их руки, замершие в моменте накладывания еды, а потом вновь смотрел на каждого из них по-отдельности.

Первой очнулась Влада. Она отложила крекеры, которые держала в руке, и посмотрела на Женю, потом на другого, более крупного мужчину.

– Я же говорила, что не надо было оставлять костыли. Я бы его сама сопроводила, он так, бедный, сюда бежал, что мог ещё что-нибудь себе сломать. – Она встала из-за стола, подошла к Жене, обвела его взглядом (она кажется бодрой), открыла дверь и через пару секунд принесла