Разные дни войны (Дневник писателя) - Константин Симонов

После окончания войны, последние годы "Серов" провел в плаваниях в Румынию, Болгарию и порты Средиземного моря. Однако служба его, беспримерно верная, оборвалась в 1949 году, когда "Серов" на траверзе Севастополя подорвался на мине. Дело было зимой в штормовую погоду...

А тем взрывом, о котором Вы вспоминаете, в Феодосии убило моего друга и соученика по школе плавсостава Алешу Кочуровского, его воздушной волной разбило о переборку надстройки.

Своими воспоминаниями Вы почти убедили меня, что я не такой уж трус, ведь мне, 18-летнему пареньку, тогда было тоже очень страшно, но я в то время думал, что это детские игры по сравнению с настоящим фронтом..."

Второе письмо прислал Юрий Михайлович Кокарёв, редактор газеты 44-й армии: "...Насчет одних суток, проведенных Вами в Новороссийске, когда Вы были гостем работников редакции армейской газеты "На штурм", редактором которой я был. Все в основном правильно, но мне хочется рассказать, что запомнил я. Нас не баловали своими визитами писатели. Редакционные кадры наши были в основном провинциальные. Может быть, поэтому та встреча с Вами, в первые дни января 1942 г., стоит в памяти довольно отчетливо.

Вы появились внезапно в совершенно мокрых валенках, мокром комбинезоне. И с порога первая просьба: - Ребята, водки или спирту...

Вид у Вас был явно замерзающий, и мы сразу стали стягивать с Вас верхнее барахло. Вот спирту или водки у нас не было.

Поставили на стол консервы и бутылку рислинга "Абрау-Дюрсо". Конечно, это была не та кондиция, но мы сразу принялись откармливать и отпаивать Вас и Мартына. А часов в 11 вечера Вы начали читать стихи. Причем предложили сами: - Хотите послушать?..

Прошибли они нас до слез. И это было не от хмеля, а от войны, от печали потери Геннадия Золотцева - 23-летнего москвича, который погиб, не отлюбив, это было от разлук, оттого, что все мы тосковали по нежности. И тут я оскандалился. Когда Вы кончили читать "Жди меня", я полушепотом повторял:

- Как хорошо...

А Вы внезапно предложили:

- Хочешь, отдам... Возьми опубликуй...

Это было неожиданно. И я стал что-то бормотать, что в газету нужно героическое, а не интимно-лирическое. И бил себя по лысеющей голове потом, когда эти стихи опубликовала "Правда".

А вот перед тем, как ложиться спать, Вы у меня выпросили на утро машинистку. И на другой день я был удивлен, когда к 11 часам утра Вы дали мне прочитать своего "Предателя". Мы его сразу отправили в набор. Так что диктовали Вы его не в Краснодаре, а у нас, и мы же первые его опубликовали. Можете проверить по подшивке армейской газеты..."

Из этого письма выходит, что я спутал, где и в какой очередности писал свои феодосийские корреспонденции. На самом деле одну из них продиктовал еще в Новороссийске, а в Краснодаре только вторую...

Но, во всяком случае, когда я 9 января вернулся в Москву, одна из них уже появилась в "Красной звезде", а другая была напечатана сразу же вслед за ней.

Глава вторая

Должно быть, потому, что я только что вернулся из Крыма, Ортенберг вдруг вспомнил о моей первой поездке туда, в 1941 году, и, едва успев напечатать "Предателя", снова вызвал меня к себе:

- Послушай, Симонов, помнишь, когда ты в прошлый раз вернулся из Крыма, ты мне рассказывал, как корпусной комиссар Николаев говорил тебе, что храбрые умирают реже?

Недоумевая, я ответил, что помню.

- Так вот, - сказал редактор, - написал бы ты на эту тему рассказ. Это идея важная и, в сущности, справедливая.

Я ушел от него с некоторой робостью в душе, потому что никогда в жизни не писал рассказов и за время работы военным корреспондентом "Красной звезды" мысль вдруг написать на материале того, что я видел, не корреспонденцию, а рассказ, еще ни разу не приходила мне в голову.

Написать этот первый рассказ помогли воспоминания об Арабатской стрелке, нахлынувшие после разговора с Ортенбергом. Вспомнив Николаева и самое твердое и непоколебимое из всех его убеждений, что храбрых убивают реже, чем трусов, я расположил некоторые подробности того памятного для меня дня так, как мне показалось удобнее, и через два дня положил на стол редактору свой первый рассказ, который назывался "Третий адъютант".

Рассказ понравился, его сдали в набор, а меня послали накоротке - на один-два дня, если не запамятовал - под Можайск, взятие которого ожидалось вот-вот, но произошло неделей позже. Я вернулся с материалом третьестепенного значения, не пошедшим в газету. Какой это был материал, не помню, записей об этой поездке не осталось. Знаю только, что, вернувшись, я с радостью узнал, что в мое отсутствие в "Правде" было напечатано "Жди меня".

Незадолго перед этим я предлагал его вместе с другом стихотворением "Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины..." - Ортенбергу для "Красной звезды". "Ты помнишь, Алеша..." Ортенбергу поправилось, и он вскоре его напечатал, а со "Жди меня" поколебался и вернул мне, сказав, что эти стихи, пожалуй, не для военной газеты, мол, нечего растравлять душу солдата - разлука и так горька!

Наша "Красная звезда" помещалась тогда в том же самом здании, что и "Правда" и "Комсомолка". После возвращения из Феодосии я по дороге из машинного бюро встретился в редакционном коридоре с редактором "Правды" Петром Николаевичем Поспеловым. И он повел меня к себе в кабинет попить чаю. Я думал, он хочет расспросить меня о поездке в Феодосию; у него вообще была привычка затаскивать к себе и за стаканом чаю расспрашивать, где кто был и что видел. Но на этот раз, против моего ожидания, разговор зашел не о поездке, а о стихах. Посетовав, что за последнее время в "Правде" маловато стихов, Поспелов спросил, нет ли у меня чего-нибудь подходящего. Я сначала ответил, что нет.

- А мне товарищи говорили, будто вы недавно тут что-то читали.

- Вообще-то есть, - сказал я. - Но это стихи не для газеты. И уж во всяком случае, не для "Правды".

- А почему не для "Правды"? Может быть, как раз для "Правды".

И я, немножко поколебавшись, прочел Поспелову не взятое в "Красную звезду" "Жди меня". Когда я дочитал до конца, Поспелов вскочил с кресла, глубоко засунул руки в карманы синего ватника и забегал взад и вперед по своему холодному кабинету.

- А что? По-моему, хорошие стихи, - сказал он. - Давайте напечатаем в "Правде". Почему бы нет? Только вот у вас там есть строчка "желтые дожди"... Ну-ка, повторите мне эту строчку.

Я повторил:

- "Жди, когда наводят грусть желтые дожди..."

- Почему "желтые"? - спросил Поспелов.

Мне было трудно логически объяснить ему, почему "желтые".

- Не знаю, почему "желтые". Наверное, хотел выразить этим словом свою тоску.

Поспелов еще немножко походил взад и вперед по кабинету и позвонил Ярославскому.

- Емельян Михайлович, зайдите, пожалуйста, ко мне...