В подполье можно встретить только крыс - Петр Григоренко

Решил ложиться сразу. Но когда сел на кровать, меня впервые охватил страх. Я испугался, что после пережитого не усну, и "эти сволочи подумают, что я не сплю оттого, что напуган арестом", хотя никакого испуга не было. Когда объявили телеграмму об обыске, я знал, что это арест и был готов ко всему. Душа моя как будто бы застыла. Ничего не переживала, смотрела на все происходящее, как бы со стороны. Один раз она только очнулась: "А как же с подарком от сына и невестки родителям последней?" Я обратился к начальнику контрразведки, и он, посетовав на то, что ему приходится нарушать закон (вещи задержанного должны оставаться при нем), согласился в конце концов отправить подарок по адресу.

Опасения мои в отношении сна оказались напрасными. Привычка спать в любых условиях меня не подвела. Только голова коснулась подушки, я уснул. И имел возможность утром следующего дня, когда меня будили для поездки на аэродром, пошутить над дежурившим капитаном: "Я Вас не сильно донимал своим храпом?". В тон он мне ответил: "Да, храп у Вас, действительно, богатырский".

В самолет я был доставлен ранее начала посадки. Встретили меня те же московские молодцы, во главе с "корреспондентом". "Ба, знакомые все лица!" воскликнул я, увидя их. В четырехместном отсеке сидели в том же расположении, что и при полете в Хабаровск. Зачем нужна была эта прогулка из Москвы в Хабаровск и обратно, я думаю, никто ответить не сможет. Летим тихо. Балагуры, как по команде, умолкли. У меня тоже нет желания шутить. Один только раз, при встрече, не смог удержаться, когда увидел "корреспондента". Он был в великолепном гражданском костюме, чисто выбрит и прическу сменил.

- Куда же Вы девали такой прекрасный северный костюм? - спросил я его.

Он удивленно взглянул на меня и не менее удивленно молвил:

- Какой костюм? Вы что-то путаете...

- Ничего я не путаю, гражданин "корреспондент". Я просто сожалею, что такой замечательный работник пера не доехал к месту назначения, ввиду чего Камчатка и Магадан не будут должным образом представлены в центральной печати.

В ответ он снова удивленно пожал плечами и сказал:

- Не понимаю.

Для чего-то ему надо было не сознаваться. Видимо, проходили одновременно тренировку в изменении личности. У остальных "молодцов" личности тоже были изменены, но менее радикально, чем у "корреспондента".

Девятичасовой полет ничем особенным не был отмечен. Ровно гудели моторы. Я большую часть полета спал. О будущем думать не хотелось. Прошлое не шло на ум. Но вот и Внуково. Меня выводят после того, как сошли все пассажиры. Осматриваюсь. Насколько глаз охватывает ни единой живой души. Четыре "Волги" поставлены так, чтобы даже издали не было видно, что происходит между трапом и автомашинами. Меня быстренько "упаковывают" в одну из "Волг". Впереди двое водитель и "корреспондент". На заднем сидении - трое: в середине я, по бокам двое "молодцов", готовых в любой момент навалиться на среднего - скрутить его или пристрелить. Я рассчитывал, что при высадке из самолета увижу какое-либо знакомое лицо и крикну, чтобы передали семье о моем аресте. Решил, что крикну даже когда знакомых лиц не будет. В этом случае сообщу свой адрес. Но, видимо, кто-то когда-то пытался подать о себе весть таким образом и "слуги народа" позаботились о том, чтобы обезопасить свой народ от вредных для его слуха звуков. При пересадке из самолета в авто крикнуть оказалось невозможно. Из машины нечего и думать. И я поехал уже без надежды на передачу семье сведений о себе.

Мчимся по шоссе, затем по Москве - без каких бы то ни было задержек. Как будто светофоров в Москве вообще нет. Слежу за дорогой. Жадно смотрю вперед, взглядываю в обе стороны. Все время одна, повторяющаяся мысль: "Смотри, Петр Григорьевич, запечатлевай. Ведь это наверно последнее твое путешествие по Москве". Вот и площадь Дзержинского. Знаменитое серое здание страшной Лубянки. Заезжаем к нему в тыл и упираемся в плотные высокие и широкие железные ворота. Короткий, видимо условный сигнал и ворота открываются. Въезжаем. Следуем через несколько небольших внутренних дворов и наконец: "Выходите!" По лестницам, переходами и лифтом попадаем, наконец, в главное здание. Вводят в одну из следственных комнат. Оборудование: небольшой письменный стол у окна и табуретка посреди комнаты. Стул для следователя очевидно убран.

- Садитесь! - указывает мне на табуретку один из сопровождающих. Осматриваюсь. Быстро беру табуретку, переставляю ее к одной из стенок и сажусь, опираясь спиной на стену.

- Нельзя! Табуретку переставлять нельзя, - вскрикивает сопровождающий. Но я уже уселся и продолжаю сидеть, не обращая внимания на этот окрик.

- Гражданин! Табуретку передвигать нельзя! - повторяет он.

- Вы к кому обращаетесь?

- К Вам... гражданин... генерал.

- А я и не передвигаю. Поставил, как мне удобнее, и сижу.

Он пытался еще что-то говорить, но в это время отворилась дверь, вошел старшина и доложил, что он прибыл для охраны задержанного. Мои прежние сопровождающие ушли. Я остался сидеть на том месте, где сел. Старшина никаких требований ко мне не предъявлял. Почти неподвижно он простоял у двери около 6 часов. Я за это время неоднократно поднимался, прохаживался, снова садился, передвигал табуретку на новое место. Никаких замечаний. Часа в 4 принесли обед, довольно приличный, и я с аппетитом пообедал.

Уже основательно стемнело. Было не меньше 7 часов вечера (самолет прибыл во Внуково в 9 утра), когда меня снова повели куда-то, но теперь уже по широкому, устланному ковром коридору. Идти пришлось недалеко. Вошли в огромный кабинет. В кабинете двое в гражданском - одного узнаю по портретам: Семичастный, председатель КГБ при совете министров СССР - и двое в военном. Второй гражданский - он стоит за большим письменным столом, у кресла представляет присутствующих. Здесь, кроме Семичастно-го, его первый заместитель генерал-лейтенант Захаров, следователь подполковник Кантов и сам представляющий - начальник следственного отдела генерал-майор Банников. Взглянув на него, я подумал - почему не Баринов? Так больше бы подошло. Весь его вид - упитанная фигура, барственно сидящая темная голова, барственно презрительный взгляд - все говорит за Баринова. Хотя почему же? Есть банщики, которые только на работе являются таковыми. А в свободное время они и по получаемому доходу и по поведению - настоящие баре. Почему бы и этому банщику не быть таковым.

Меж тем, мы все, повинуясь широкому барственному движению руки Банникова, уселись: за длинным кабинетным столом, по стороне обращенной к окнам: в начале стола Захаров, в конце - Кантов. На противоположной стороне, примерно посредине стола, я. Банников уселся в свое кресло за письменным столом. Семичастный - у одного из окон, выходящих на площадь Дзержинского.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});