Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе - Лев Рэмович Вершинин

кому быть министром, извините, решает большинство. Чай не фашизм.

Иными словами, вопрос «недискуссионный». Но всё же тов. Димитров, который уже был в Софии, просил передать: болгарские товарищи (при чем тут Москва?) согласны в качестве жеста доброй воли включить в кабинет двух «антинародных» министров. Не главные портфели, конечно, но по способностям. И лучше не Петкова и не Лулчева, потому что они персоны знаковые, а кого-то, кого они порекомендуют. ОК?

Оказалось, не ОК. Даже при том, что представители двух дядей советовали брать что дают, гордый г-н Петков — а вслед за ним, естественно, и г-н Лулчев — стоял на своем: несогласные мы, потому что «красные» подмяли под себя Фронт и строят диктатуру, а кончится всё это тем, что нас всех перевешают. Поэтому, дескать, пусть сдадут кому угодно МВД, распустят Народное собрание, проведут новые выборы — и вот тогда с нашей стороны возражений не будет.

Так ответили и м-ру Барнсу, и даже первому заместителю наркома иностранных дел СССР тов. Вышинскому, когда Андрей Януарьевич прибыл с личным предложением начальства «показать хотя бы способность работать в коалиции, на что коммунисты согласны», после чего эмиссар Кремля развел руками. Он, талантливейший переговорщик, умел делать очень многое (в рамках этой же поездки ему удалось разрулить совершенно аналогичную проблему в Румынии), но волшебником не был, и оставалось только признать, что «переупрямить заупрямившегося болгарина нельзя».

И тут бы, конечно, плюнуть на этих баранов и работать дальше — и пусть нудят хоть до опупения, но Запад продолжал настаивать, а мирный договор был позарез нужен, так что Москва («мы в ответе за тех, кого приручили») продолжала пытаться. В итоге правительству пришлось — очевидный шаг навстречу г-ну Петкову — самораспуститься и начать тему с чистого листа.

С тем же, однако, результатом. Роспуска правительства г-дам Петкову и Лулчеву было мало. Они стояли на том же, что и раньше: роспуск парламента — раз; «технический кабинет», который проведет новые выборы, — два; «красных» прочь из МВД и Минюста — три, а еще полная амнистия всем политзаключенным, — и только тогда были готовы идти навстречу.

И всё бы ладно, но при таких условиях никакого резона идти навстречу не было «красным», и в этом Москва была с ними солидарна, так что позицию тов. Сталина — «Да пусть ваша оппозиция катится к черту! Пусть хоть сдохнет. Николе Петкову не стоит думать, что СССР и Америка ради него начнут войну...» — лично я понимаю и разделяю. Но, правда, на официальном уровне всё было корректно.

«Димитрову. Сообщаю от "большого друга", — информировал тов. Молотов 28 марта. — Ввиду очередного отказа, вопреки решению трех министров, советуем: 1) полностью игнорировать, не вести с ней больше никаких переговоров; 2) предпринять ряд умело организованных мер, чтобы задушить оппозицию; 3) дать Барнсу понять путем прозрачных намеков в печати, что болгары считают его виновником провала решений московского совещания по Болгарии».

Иными словами, терпение лопнуло. При всем демократизме «инстанции», при всем желании ее в тот момент строить послевоенный мир на условиях «доброжелательного паритета и взаимного уважения», соглашаться на условия, выдвигаемые даже не Западом, а какими-то балканскими мегаломанами, закусившими удила вплоть до неподчинения собственным спонсорам, в понимании Кремля было просто невозможно. Оставалось только показать оппозиции, чего она со своими амбициями реально стоит.

Впрочем, слишком спешить не стали. Некоторые блюда, как известно, едят холодными, а дел накопилось по горло. Поэтому истериками в «нехорошей» прессе пока что просто пренебрегли, начав формировать правительство, без которого никак, и управились быстро, премьером снова определив проверенного г-на Георгиева, а всё остальное поделив примерно так, как было раньше.

Ну и развернули законотворчество. Прежде всего, согласились, что нужно созывать Великое Народное собрание, чтобы решить вопрос о новой Конституции, поскольку старая, Тырновская, уже не торт. Затем сделали приятное народу, постановив конфисковывать «собственность, нажитую спекуляцией, включая скупку для перепродажи»; это для Болгарии, где крестьянство традиционно стонало от диктата перекупщиков, само по себе повышало популярность и ОФ, и «красных» настолько, что под сурдинку многое не замечалось.

ВАРИАНТ «Б»

Казалось бы, ничего слишком. 17 февраля легко, без обсуждений, проскочил закон «О защите народной власти» — по сути, калька с отмененного «фашистского» закона «О защите государства». Но ведь в интересах народа! Затем, 19 февраля, на празднике в военном училище Дамян Велчев, проговорив дежурные мантры о «слиянии офицеров царской армии с новыми, народными кадрами», дал слово тов. Димитрову, гражданину уже не СССР, а опять Болгарии и лидеру «красной» фракции, — и тот, взойдя на трибуну, толкнул речь.

«Армия, — заявил человек-легенда, — может стать народной только тогда, когда откажется от старого понимания так называемой чести, от старых национальных идеалов вроде "три сестры под одним кровом". Каждый офицер должен, конечно с товарищеской помощью политруков, воспитать себя в правильном политическом ключе, а кто не пожелает, да будет изгнан, не глядя на ордена за какие-то действительные или мнимые заслуги в прошлом».

И ведь опять-таки, всё честно. Вождь «красных» всего лишь объяснил курсантам, чего теперь будет требовать государство от армии. Вот только в общественном сознании болгар армия была своего рода священной коровой, и ее принципы считались неприкосновенными. Так что реакцию несложно было предсказать, и на следующий день в газете «Свободный народ» — легальном издании легальных «объединенных эсдеков» — появился материал «Наше войско», а затем и еще один — «Не искушайте меня, лицемеры», оба за подписью Крыстьо Пастухова — старейшего, очень уважаемого социал-демократа.

Статьи били наотмашь. Автор в прах разносил «невежественных комиссаров и "народных генералов", тупо разрушающих единую, высокомотивированную, дисциплинированную и отважную армию, ничем не опорочившую себя в глазах мира» и прямо обвинял тов. Димитрова в намерении поставить армию «под контроль, сделав орудием партийной диктатуры». Без всяких враждебных вылазок. Корректно. Хотя и крайне жестко, — но г-н Пастухов отзывался о тов. Димитрове отрицательно еще с 1919-го, когда тот, не вовремя выпив, провалил стачку.

На следующий день после публикации второй статьи безпека повязала Крыстьо Пастухова, мимоходом закрыв газету. Поначалу — без каких-либо объяснений, отмолчавшись даже на возмущенный вопль британских лейбористов, очень г-на Пастухова уважавших, и личное обращение Клемента Эттли, главы МИД Великобритании, с требованием освободить арестованного, «свободно высказавшего свое мнение».

По меркам тогдашнего времени такое поведение болгарских властей было хамством, а с учетом того, что мирный договор всё еще не был подписан, — хамством, близким к суициду, и Лондон возмущенно потребовал вмешательства Москвы. Но 5 марта в заокеанском