Графиня де Шарни. Том 1 - Александр Дюма

— Между прочим, — сказал ему Мирабо, — ведь ты вчера прихворнул, мой бедный Тайч; как ты чувствуешь себя нынче?

— О, превосходно, дорогой хозяин, — отвечал честный слуга, — желал бы я, чтобы вы были на моем месте.

— Ну а я, — со смехом возразил Мирабо, — хоть ты и не слишком дорожишь жизнью, я не желал бы тебе быть на моем.

В этот миг прогремел пушечный выстрел. Где стреляли? Это так и осталось неизвестным.

Мирабо содрогнулся.

— О, — произнес он, приподнявшись, — неужто уже начинается погребение Ахилла?

Когда Жан вышел из дому, все бросились к нему, чтобы узнать новости о прославленном больном, и не успел он сказать, что идет за цветами, как с криком: «Цветы для господина де Мирабо! — люди бросились в разные стороны; двери домов распахивались, жильцы выносили, что у кого было в доме или в теплице, так что меньше чем через четверть часа особняк наполнился множеством самых редких цветов.

К девяти утра спальня Мирабо преобразилась в настоящую клумбу.

Тайч тем временем доканчивал его туалет.

— Дорогой доктор, — сказал Мирабо, — я попрошу у вас четверть часа, чтобы попрощаться с одной особой, которой придется покинуть особняк одновременно со мной. Поручаю ее вашему вниманию на случай, если ее будут оскорблять.

Жильбер понял.

— Ладно, — сказал он. — Я оставлю вас одних.

— Да, но ждите в соседней комнате. Когда эта особа уйдет, вы уже не покинете меня, пока я не умру?

Жильбер кивнул.

— Обещайте.

Жильбер, всхлипывая, дал ему слово. Этот стоический человек сам был удивлен своим слезам: он-то думал, что философия помогла ему стать неуязвимым для чувств.

Он пошел к двери.

Мирабо его остановил.

— Перед уходом, — попросил он, — откройте мой секретер и дайте мне оттуда маленькую шкатулку.

Жильбер исполнил эту просьбу.

Шкатулка была тяжелая. Жильбер предположил, что она полна золота.

Мирабо знаком попросил поставить ее на ночной столик; затем он протянул доктору руку.

— Будьте так добры, пришлите мне Жана, — попросил он. — Жана, вы слышали? Не Тайча; мне трудно звать и звонить.

Жильбер вышел. Жан ждал в соседней комнате и вошел в дверь сразу же после того, как из нее вышел Жильбер.

Жильбер слышал, как дверь за Жаном закрылась на засов.

Следующие полчаса Жильбер употребил на то, чтобы сообщить о состоянии больного всем, кто толпился в доме.

Новости были отчаянные; доктор не скрыл от всей толпы, что Мирабо навряд ли переживет день.

Перед входом в особняк остановилась карета.

На мгновение Жильбер подумал, что карета приехала из дворца и поэтому ее почтительно пропустили, несмотря на общий запрет.

Он бросился к окну. Каким сладостным утешением для умирающего было бы знать, что королева беспокоится о нем!

Но это была простая наемная карета, за которой посылали Жана.

Доктор догадался, для кого была нужна карета.

И в самом деле, через несколько минут Жан вышел, провожая женщину, закутанную в длинное покрывало.

Толпа почтительно расступилась перед каретой, не пытаясь узнать, кто была эта женщина.

Жан вернулся в дом.

Мгновение спустя дверь в спальню Мирабо вновь отворилась, и послышался ослабевший голос больного, призывавший доктора.

Жильбер поспешил на зов.

— А теперь, — попросил Мирабо, — поставьте эту шкатулку на место, мой милый доктор.

Жильбер не сумел скрыть удивления, обнаружив, что шкатулка осталась такой же тяжелой.

— Не правда ли, удивительно? — сказал Мирабо. — Такое, черт возьми, неожиданное бескорыстие!

Вернувшись к постели, Жильбер нашел на полу вышитый платочек, отделанный кружевом.

Он был мокр от слез.

— Вот как, — заметил Мирабо, — она ничего не унесла с собой, но кое-что оставила.

Он взял влажный платок и положил его себе на лоб.

— Да, — прошептал он, — только у той нет сердца!»

И он откинулся на подушки, закрыв глаза; можно было подумать, что он в забытьи или уже умер, если бы хрипы в груди не свидетельствовали о том, что смерть еще только вступает в свои права.

Глава 15. БЕЖАТЬ! БЕЖАТЬ! БЕЖАТЬ!

В действительности те несколько часов, что Мирабо еще прожил на свете, были агонией.

Тем не менее Жильбер остался верен данному слову и неотлучно находился у его ложа до последней минуты.

Впрочем, зрелище последней битвы между материей и душой, как бы ни было оно горестно, всегда бывает весьма поучительно для врача и философа.

Чем более велик был гений, тем поучительнее наблюдать, как этот гений ведет последнюю схватку со смертью, которой суждено в конце концов его одолеть.

А кроме того, при виде великого человека, испускающего дух, доктор предавался мрачным мыслям и еще по одному поводу.

Почему умирал Мирабо — человек с духом атлета и со сложением Геркулеса?

Не потому ли, что поднял руку, чтобы поддержать эту готовую рухнуть монархию? Не потому ли, что на мгновение на эту руку оперлась несущая гибель женщина, зовущаяся Марией Антуанеттой?

Разве Калиостро не предсказал ему в отношении Мирабо нечто подобное?

И то, что он повстречал эти два странных существа, из коих одно погубило репутацию, а другое — здоровье великого оратора Франции, ставшего оплотом монархии, разве не подтвердило ему, Жильберу, что любые препятствия рухнут, подобно Бастилии, на пути этого человека или, вернее, идеи, которой он служит?

Покуда Жильбер глубоко ушел в размышления, Мирабо шевельнулся и открыл глаза.

Он возвращался к жизни через врата страданий.

Он попытался заговорить, но безуспешно. Однако казалось, его нисколько не опечалило это новое несчастье; убедившись, что речь ему изменила, он улыбнулся и взглядом постарался выразить всю благодарность, питаемую им к Жильберу и ко всем, чьи заботы сопровождали его на этом наивысшем и последнем этапе пути, целью которого была смерть.

Между тем им, казалось, завладела какая-то мысль; только Жильберу было по силам ее разгадать — и он разгадал.

Больной не мог определить, как долго длилось его забытье. Час? День?

В течение этого часа или дня не присылала ли королева справиться о его здоровье?

Принесли снизу список, в который каждый, кто являлся сам по себе или по чьему-либо поручению, вписывал свое имя.

Никто в этом списке не был известен близостью к королевской семье, которая свидетельствовала бы пусть даже о замаскированной заботе.

Призвали Тайча и Жана, расспросили их; никто не приезжал, ни лакей, ни курьер.

Тут Мирабо стал делать невероятные усилия, чтобы произнести еще несколько слов, — такие усилия делал, наверно, сын Креза, когда, видя своего отца в смертельной опасности, сумел преодолеть свою немоту и крикнуть: «Воин, не убивай Креза!