Великая. История «железной» Маргарет - Маргарет Тэтчер

Я прибыла на Даунинг-стрит незадолго до полудня (в среду 21 ноября). По предложению Питера Моррисона я согласилась провести по возвращении встречу с каждым членом Кабинета министров по отдельности. Все было организовано для этого, когда я уже вернулась в Лондон, где первые впечатления оказались обманчивыми. Персонал правительственной резиденции на Даунинг-стрит приветствовал меня аплодисментами, а один сторонник прислал тысячу красных роз, и в течение всего долгого дня букеты продолжали прибывать, так что по коридорам и лестницам было невозможно пройти из-за охапок цветов. Я прошла в свою комнату, чтобы увидеться с Дэнисом. Чувства никогда не заглушали честности между нами. Он отговаривал меня от участия во втором туре. «Не ходи туда, любимая», – сказал он. Но интуиция мне подсказывала, что нужно продолжить борьбу. Мои друзья и сторонники рассчитывали на то, что я буду бороться, и ради них я должна была пойти дальше, пока оставался хоть один шанс на победу. Но правда ли, что он оставался? Через несколько минут я прошла в свой кабинет с Питером Моррисоном, и там к нам вскоре присоединились Норман Теббит и Джон Уэйкхем. Норман сказал, что было очень трудно понять, как распределялись голоса между членами партии, но многие были готовы пойти в поддержке моей кандидатуры до конца. Самым слабым мое положение оставалось среди министров Кабинета. Целью должно было стать не допустить победы Майкла Хезелтайна, и, по мнению Нормана, у меня был хороший шанс добиться этого. В свою очередь, я не стала кривить душой. Я высказала мнение, что если бы мне удалось добиться полного урегулирования кризиса в Персидском заливе и снизить инфляцию, то у меня была бы возможность самой выбрать время для ухода с поста. Оглядываясь на прошлое, я понимаю, что это было некой кодовой фразой, которая давала им понять, что я собираюсь подать в отставку вскоре после следующих выборов. Но мы должны были проанализировать и другие возможности. Если победа Майкла Хезелтайна является немыслимой, кто действительно мог бы остановить его? Ни Норман, ни я не были уверены, что Дуглас смог бы выиграть у Майкла. Вдобавок, как бы высоко я ни ценила характер Дугласа и его способности, у меня были сомнения относительно его возможности продолжить тот политический курс, в который я верила. А для меня это было особо важным вопросом – и, безусловно, именно это соображение подтолкнуло меня к тому, чтобы благосклонно воспринять кандидатуру Джона Мейджора. Но что он? Если я отзову свою кандидатуру, смог бы он одержать победу? Его перспективы оставались в лучшем случае пока неопределенными. Итак, я сделала вывод, что продолжение борьбы для меня было бы верным вариантом.

Джон Уэйкхем сказал о необходимости задуматься о более широком совещании, которое должно было вскоре начаться. Мне нужно было подготовиться к участию в слушании аргументов относительно возможности того, что в случае моего вступления в борьбу я подвергнусь порицанию. В первый раз я заслушала аргументы в тот день, однако он был не последним. После этого мы с Норманом, Джоном и Питером направились в зал заседаний Кабинета министров, где к нам присоединились Кен Бейкер, Джон Макгрегор, Тим Рентой, Крэнли Онслоу и Джон Мур. Кен открыл дискуссию, сказав, что ключевая проблема состояла в том, как остановить Майкла Хезелтайна. С его точки зрения, я была единственным человеком, кто мог бы это сделать. Дуглас Хёрд был крайне не согласен вести агитационную работу, и в любом случае он представлял старое крыло партии. Джон Мейджор смог бы привлечь больше поддержки: его взгляды находились в русле моего видения, и у него было мало недругов, однако ему недоставало опыта. Кен сказал, что для моей победы требовалось выполнение двух условий: серьезный пересмотр избирательной кампании и мое обещание радикально взглянуть на вопрос районного налога. Он отсоветовал проводить громкую кампанию с использованием средств массовой информации. Затем Джон Макгрегор сообщил о том, что провел агитацию среди министров Кабинета, а те, в свою очередь, дали консультации парламентским заместителям по линии своих ведомств. Он сказал, что было очень небольшое количество министров, которые вполне могли переменить свои убеждения, но коренной проблемой являлось то, что они не верили в мой конечный успех. Они были обеспокоены тем, что, оказывая мне поддержку, подрывали свое положение. На самом деле, как я узнала впоследствии, это не давало полного представления о реальном положении дел. Джон Макгрегор выявил значительное меньшинство кабинетных министров, поддержкой которых нельзя было заручиться наверняка: либо по причине их реального желания моей отставки, либо в силу их искренней уверенности в том, что мне не удастся вырвать победу у Майкла Хезелтайна, либо из-за предпочтения альтернативного кандидата. Он не мог открыто сообщить эту информацию в присутствии Тима Рентона, а тем более Крэнли Онслоу, и не обратился ко мне с этими данными заранее. Это было важно, ведь если бы мы представили реальную картину чуть раньше, мы бы дважды подумали, прежде чем просить каждого министра в отдельности оказать поддержку. Обсуждение продолжалось. Тим Рентой выдал, по своему обыкновению, неутешительную оценку. Он сообщил, что в офис главного организатора парламентской фракции поступило множество сообщений от заднескамеечников и министров: там говорилось о том, что мне следовало отказаться от участия в конкурсе. Все они выражали сомнение в том, что я могла одержать победу над Майклом Хезелтайном, и хотели выдвижения кандидата, вокруг которого сплотилась бы партия. Затем он сказал, что Уилли Уайтлоу просил о встрече с ним. Уилли был обеспокоен тем, что во втором голосовании я могу подвергнуться порицанию – как трогательно, что столько людей вокруг переживало относительно того, не будут ли меня порицать, – и еще он боялся, что даже в случае моей победы с небольшим перевесом сплотить партию мне будет непросто. Он не хотел, чтобы ему была отведена роль серого кардинала. Но, если бы его попросили, он бы пришел на встречу со мной в качестве друга. Крэнли Онслоу сказал, что комитет не давал ему послания о том, что мне следовало бы покинуть пост – скорее дело обстояло наоборот; они также не хотели передавать послания Майклу Хезелтайну. В сущности, учитывая, что предстояло голосование и результаты его были неясны, «Комитет-22» объявлял о своей нейтральной позиции. Крэнли выразил собственное мнение, что качество администрации под руководством Хезелтайна отличалось бы в худшую сторону по сравнению с качеством управления действующей администрации. Что касается вопросов, то он не был уверен, что взгляд на Европу являлся главной проблемой. Большинство людей волновалось относительно районного налога, и он надеялся, что в этом вопросе можно было бы значительно продвинуться. Я вставила краткую реплику о том, что за пять дней вряд ли сотворю чудеса, доставая кроликов из шляп. Джон Макгрегор меня поддержал: сейчас я не могла с той же уверенностью пообещать радикальный пересмотр принципа районного налога, каким бы удобным ни казался такой ход. Джон Уэйкхем сказал, что важнейшим вопросом являлось то, можно ли было найти кандидата с более высокими шансами одержать победу над Майклом Хезелтайном. Но никаких признаков этого он не видел. Соответственно, все сводилось к необходимости укрепить мою избирательную кампанию. Кен Бейкер и Джон Мур высказали свои мнения относительно тех, кого мне нужно было убеждать. Кен отметил, что люди, опасавшиеся моего провала, являлись моими наиболее последовательными сторонниками – это люди, такие как Норман Ламонт, Джон Гаммер, Майкл Хауард и Питер Лилли. Джон Мур подчеркнул, что для успеха мне потребуется от министров, в частности от младших министров, полная готовность поддержать мою кандидатуру. Под конец обсуждения явился Норман Теббит. Он считал, как и Крэнли, что в гонке за лидерство вопрос Европы был менее актуален: районный налог – вот единственный важнейший вопрос политики, по которому Майкл делал предвыборные обещания, вызвавшие особую благосклонность у членов партии в северозападных округах. Несмотря на это, Норман решительно заявил, что я могу собрать больше голосов против Майкла, учитывая, что большинство высокопоставленных коллег склонялись в мою сторону. Я подвела итог совещанию, сказав, что обдумаю все, что было высказано в его ходе. Оглядываясь на прошлое, я понимаю, что эти совещания ослабили мою решимость приступить к действию. Но я пока еще склонялась к тому, чтобы продолжить борьбу. При этом я была убеждена, что решение будет принято на совещании с коллегами из Кабинета министров, которое должно было состояться в тот вечер. Но до этого я должна была выступить в Палате общин с заявлением о решениях, принятых на встрече в верхах в Париже. На выходе из правительственной резиденции на Даунинг-стрит я выкрикнула собравшимся на улице журналистам: «Я продолжаю борьбу, я борюсь за победу», – и интересно, что позднее в новостях я выглядела гораздо увереннее, чем чувствовала себя на самом деле.