Лучшее за год. Мистика, магический реализм, фэнтези (2003) - Келли Линк

Возможно, самая острая реакция на подобные сугубо личные, глубинные акты творческого самовыражения исходит от художника Натана Лернера, домохозяина Дарджера и человека, который вместе с помощником-студентом открыл монументальные свершения Дарджера незадолго до смерти последнего:

«Что заставило его делать все то, что делать было не нужно?»

В самом деле, что? Возможно, Генри Дарджер и не был безумцем, но он был настолько близок к расклейщику афиш, насколько может быть только посторонний художник. За несколько недель до четвертого дня рождения Дарджера его мать умерла от родильной горячки после появления на свет девочки. Дитя, сестра Генри, позднее была отдана на удочерение; ее дальнейшая судьба неизвестна, но ясно, что ее исчезновение вскоре после смерти матери и горе отца явились главным событием, вокруг которого взрослый Дарджер сконструировал блестящую, полную треволнений и волнующую историю «Царства Нереального». Побывав в воспитательном доме для мальчиков-католиков, в 1904 году двенадцатилетний Дарджер был помещен в Линкольновский дом для слабоумных детей. Его отец помог составить документы о препоручении перед своей кончиной в 1905 году. Генри оставался в доме до 1908 года. Причиной его пребывания там была склонность к агрессивному поведению (избиение младших детей, возможно, негативная реакция по отношению к маленькой сестре, которая лишила его матери; нападение на учителя; поджоги; злоупотребление своей силой). Это побудило осматривавшего его врача объявить ребенка «безумным». Однако, несмотря ни на какие психологические отклонения, юный Генри отнюдь не был слабоумным. Он был развит, любил читать, особенно газеты и книги по военной истории (Гражданская война была его особой страстью); во время пребывания в католическом приюте он был, вероятно, изумлен издательской деятельностью, которую вела миссия, привлекая к участию в ней воспитанников. Макгрегор предполагает, что Дарджер, возможно, страдал синдромом Аспергера. Это сравнительно мягкая форма аутизма, которая характеризуется затруднениями в установлении и поддержании человеческих отношений и вызывающим поведением — часто при нормальных умственных способностях и свободе устной речи.

Несмотря на позднейшее заявление Дарджера: «В конце концов мне понравилось там, еда хорошая и ее много», дом для слабоумных детей был, должно быть, кошмарным учреждением, отличавшимся яростными вспышками агрессии и отсутствием какого-либо взаимопонимания между его 500 сотрудниками и 1200 обитателями. Летом случались передышки, когда Генри посылали работать на ферму за пределами города. После нескольких неудавшихся попыток бежать, семнадцатилетний Генри наконец-то сделал это и возвратился в Чикаго, где нашел работу швейцара в больнице Святого Иосифа.

«Странно это, но о том, чем хорошо обладать, и о днях, которые приятно проводить, быстро рассказывается, и не очень-то к этому прислушиваются; а вот из того, что страшно и даже ужасно, получается хороший рассказ, да и рассказывать приходится долго».

Так Толкин размышляет в «Хоббите». И хотя продолжение жизни Генри Дарджера лишь с большой натяжкой можно назвать «хорошим», значительных событий в жизни этой определенно не происходило, во всяком случае на взгляд стороннего наблюдателя. В 1917 году он был призван в армию, но спустя несколько месяцев демобилизован по состоянию здоровья. После этого он работал швейцаром и посудомойкой в больницах. Затем, когда он сделался слишком слаб для подобной работы, ему стали поручать более легкие занятия прислуги. Похоже, что у него был всего-навсего один настоящий друг. В 1932 году он переехал в многоквартирный дом, где в одной большой комнате ему предстояло провести остаток жизни. В 1956 году здание было куплено художником Натаном Лернером, человеком доброжелательным, богатым представителем богемы, создавшим из дома своеобразную пристань для художников, музыкантов и студентов художественных школ, которые не только терпели присутствие Дарджера, но и оказывали посильную помощь одинокому старику.

Лернер был для Дарджера исключительно гуманным домовладельцем: он не поднимал квартирную плату и мирился с тем, как ведет домашнее хозяйство его постоялец. Он и другие обитатели дома 851 на Уэбстер-стрит по очереди помогали Дарджеру, порой подкармливая его и помогая с медицинским обслуживанием; но самое важное, они обеспечивали ему контакт с миром, которого не было в голове Дарджера. Ибо к 1960-м годам Генри Дарджер стал одной из потерянных душ, которые населяют городские окраины. Скрытный незаметный человек — ростом он был чуть больше пяти футов, — облаченный в то, что осталось от шинели, Дарджер каждый день часами бродил по боковым улицам, заглядывая в урны в поисках того, что потом приносил в свою комнату. Макгрегор цитирует гостя Дарджера:

«Мусора было ужасно много. Стопки старых газет и журналов высились до потолка. Если у человека бывает пара очков, то здесь их была, должно быть, сотня. Резиновые жгуты, целые коробки резиновых жгутов. Башмаки, множество башмаков. Но все это было приведено в определенный порядок. Стол был завален фута на два-три, кроме рабочего места. На столе — все эти рисунки и картинки. Я не был чужд искусства, и меня немного все это занимало, но было очевидно, что все это личное, чересчур личное».

Соседи Дарджера часто слышали, как он разговаривает сам с собой, ведет продолжительные беседы на разные голоса. В это время он находился на последних стадиях продолжавшейся всю жизнь борьбы с Богом, борьбы, которую он зафиксировал в своей многотомной эпопее.

«Опять проблемы с веревкой. Слишком безумен, чтобы хотеть быть плохим торнадо. Ругался на Бога, однако ходил на три утренние мессы. Успокоился к вечеру. Кто я на самом деле — враг креста или очень-очень раскаявшийся святой?»

Да извечная борьба с веревкой. И тем не менее из чего и состоит наша жизнь по большей части, как не именно из этого: из борьбы не на жизнь, а на смерть с шефом, детьми, супругой или супругом, соседями, соседской собакой, с хождением по магазинам и поездками на работу? А что же Бог? Каждое время имеет то искусство, какого заслуживает, и святые у нас такие, которых мы заслужили. И в этом случае Генри Дарджер вполне заслужил канонизацию, которой был удостоен вскоре после смерти. Начало ей было положено, когда он наконец оставил Уэбстер-стрит ради католического дома призрения. Ему было восемьдесят лет. Незадолго до его смерти Натан Лернер зашел в комнату Дарджера, чтобы навести там порядок. Как он сам потом вспоминал, «стыдно признаться, но только после того, как я заглянул под все кучи хлама в его комнате, я понял, какой невероятный мир Генри создал. Только в последние дни жизни Генри Дарджера я подошел близко к пониманию того, кем в действительности был этот старик с шаркающей походкой».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});