Утверждение правды - Надежда Попова

— Я б отсюда и вовсе свалил, — гнусавя из-за разбитого носа, пробормотал парень. — И не увидел бы меня ни ты, ни этот солдафон, если б ты не вздумал тут расхаживать и пялиться.

— Разговорчивый, — отметил Бруно без улыбки. — Это обнадеживает. Мне в последние пару дней смотреть на твои допросы уже тошно, да и по ночам плохо спать стал — у меня душевная организация тонкая и ранимая… Может, хоть этот начнет говорить до потери жизнеспособности, а не после?

— Поглядим, — отозвался Курт, приблизившись к задержанному, и присел перед ним на корточки, заглянув в лицо: — Имя?

— Ханс, — улыбнулся тот и глухо вскрикнул, когда рука в черной перчатке врезалась под ребра. — Да правда Ханс! — выдавил он болезненно. — Черт! Ханс я!

— Полное имя.

— Ханс и всё, — с усилием переведя дыхание, произнес парень. — Крысенышем еще зовут…

— Вот так встреча, — присвистнул Буркхард и пояснил, встретив вопросительно-удивленные взгляды: — Кличку слышать приходилось. Крысеныш Ханс, один из лучших воров, который может пробраться куда угодно. За ним числится с пяток купцов по всей Германии и ограбление Майнцского собора…

— Вормского, — поправил Крысеныш, попытавшись горделиво распрямиться. — Это был собор в Вормсе, летом прошлого года.

— Спасибо, — проникновенно поблагодарил Буркхард. — Теперь-то уж нет сомнений, что это и вправду ты. Легенда, можно сказать. Таинственный, неуловимый Крысеныш Ханс. Теперь понятно, как ты это делаешь — просто проходишь мимо бодрствующей стражи. Только вот не всегда это удается, так?

— Когда на меня не пялятся в упор и не бродят по комнате, заставляя увиливать, все очень даже удается, — фыркнул тот оскорбленно и, потянув носом, уточнил: — А добровольное признание зачтется?

— Смотря насколько оно будет чистосердечным, — ответил Курт с нарочито благожелательной улыбкой, от которой Крысеныш поморщился, словно от удара. — Каспар. Где он?

— Ушел, — с готовностью откликнулся вор. — Собрались с Иудой и ушли, с час назад уж как.

— С кем? — переспросил Буркхард, и тот кивнул с усмешкой:

— Стало быть, вы и про него тоже не знали… Еврей, на Каспара работает; точно знаю, что ему платят, что они не из одной шайки. При мне мало говорят, но я знаю, что всю эту страсть по ночам устраивает этот самый еврей; какими-то магическими ухищрениями приводит сюда или заставляет уходить Дикую Охоту. Как — даже и не спрашивай, не имею ни малейшего представления, а интересоваться в голову не приходило, знаешь ли… Каспар зовет его Иудой, но это, похоже, не его имя, и ему эта кличка до ужаса не по нраву. Но он не спорит.

— Куда они ушли?

— Не знаю, — ответил Крысеныш и быстро добавил, заметив потемневшие глаза майстера инквизитора: — Но могу предположить. Они частенько что-то говорят про еврейское кладбище — тут, в Праге[114]. В позапрошлую ночь, когда подле ристалища было то самое, обоих не было, и вчера так же точно ушли оба, и вот сегодня… Доказать и обосновать не смогу, но вот предположение такое, что — кладбище, там их надо искать.

— Кифер, — окликнул голос позади.

Курт обернулся, глядя на Блока, стоящего на пороге, и тот махнул рукой в сторону:

— Там в соседней комнате нашли кое-что любопытное. Тебе, думаю, стоит взглянуть.

— Следить в оба глаза, — повелел Буркхард бойцу, стоящему подле хлюпающего разбитым носом Крысеныша. — Чуть шевельнется — бей. Не так посмотрит — бей. Чихнет…

— Понял, — кивнул боец, и арестованный вор съежился, проводив уходящих инквизиторов унылым взглядом.

— Вот, — широко повел рукой Блок, введя их в маленькую, уже полутемную комнату. — Если все так, как я думаю, развязка дела предстоит веселенькая.

Курт прошагал на середину, оглядывая аккуратно убранную комнату, стены, стол с одиноким светильником…

— Нам только еврейского следа и не хватало для полного счастья, — вздохнул Блок, и его старший сослуживец разразился ответным воздыханием:

— Не хватало — получи. Тот малый, в соседней комнате, говорит, что с Каспаром работает еврей, и именно он управляет Охотой.

Заковыристое ругательство сослуживца Курт пропустил мимо ушей, разглядывая нечто похожее на крохотную коробочку из черной кожи на дверном косяке.

— Уверен? — с сомнением спросил Буркхард, когда Курт, поколебавшись, снял ее; он не ответил, осторожно раскрыв чехол и вынув столь же крохотный пергаментный свиток, похожий на те, что он сам не раз крепил к лапкам голубей с особо важными посланиями. — Что это может быть?

— Что-то вроде охранного амулета, — вздохнул Бруно. — Но что здесь написано, сказать не могу.

— Разберемся, — кивнул Курт, осторожно положив свиток обратно в коробочку, а ее — на стол, и прошел к окну, сняв с верхней планки глиняную плоскую фигурку, похожую на ладонь и выкрашенную в густой синий цвет. — Это хамза, — отметил он уверенно, поворачивая ее разными сторонами. — Но какая-то… странная. Знак в центре — не то, что на них изображают обычно.

— «Обычно»? — переспросил Блок с недоверчивой усмешкой. — И много вы видели еврейских штучек, Гессе, чтобы такое утверждать?

— Не очень, — пожал плечами Курт, положил амулет на стол и, присев перед кроватью, наклонился, выволочив из-под нее завязанную дорожную сумку. — Выкроить время на заседание в макаритской библиотеке удается редко; вот Бруно — он кое в чем смыслит побольше моего.

— Что там? — заинтересованно осведомился Буркхард, заглянув через его плечо; Курт вздохнул, глядя в недра сумки, и выложил на кровать увесистую книгу.

— Тора, — пояснил он.

— Не в чехле… — с сомнением отметил Бруно. — Как-то не особенно благочестиво для еврея. Сколь я помню, к ее страницам даже руками прикасаться запрещено.

— А это что за дрянь? — покривился Буркхард, когда Курт открыл темную деревянную шкатулку без единой надписи или рисунка, и уставился на лежащие внутри костяные и кожаные фигурки, испещренные знаками.

— Я понятия не имею, что это, — вздохнул Курт и, отложив шкатулку на кровать, стал вынимать из сумки вещи одну за другой, сваливая прямо на пол бытовые пожитки и откладывая на кровать всё подозрительное — исписанные листки бумаги, отрезки пергамента и кожи различных форм, покрытые незнакомыми символами. — И никто из нас этого не знает. И на то, чтобы разобраться в этой мешанине, нам потребуются недели, да и то — не здесь и не собственными силами.

— А ведь от этого зависит, чего нам ждать, — мрачно заметил Блок, переглянувшись со своим старшим сослуживцем. — До ночи осталось всего ничего, и нам, хоть ты тресни, надо идти на это кладбище и брать этого умельца. Только как и что с ним делать? Хотя бы — на что рассчитывать? Мы ж ни хрена не знаем…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});