Тадзимас - Владимир Алейников

задумчивыми лютнями, преданно сопровождающими негромкие, срывающиеся от волнения, голоса влюбленных поэтов,

стихами для перстня, действительно вырезаемыми на перстнях, удивительными стихами-формулами, в которых минимально короткий текст вмещает максимально насыщенное содержание и к тому же имеет особый, продиктованный жизненной мудростью смысл,

витиеватой вязью, напоминающей нам о красоте и сложности внутреннего мира человека, летописью с зорким прищуром на людские деяния, не всегда благородные, иногда и жестокие, на земные события, не всегда благотворные, иногда и ужасные, светописью разума, неизменно торжествующего над хаосом, развалом и бредом, тайнописью духа, проникающего за пределы планетарного нашего бытия, предначертанного, юдольного нашего пути, далеко во вселенную, в совершенно иные измерения и миры, и свободно путешествующего, уверенно и вольготно чувствующего себя там, потому что везде ему – дом,

халдейской астрологией, таинственной наукой, созданной седобородыми звездочетами в напяленных на серебристые головы, тесноватых, с виду прямо карнавальных колпаках, в длиннющих, до пят, и даже волочащихся по полу, то покрывающихся, если стоять на месте, как выпуклыми морщинами, грубоватыми, пузырящимися, обвислыми складками, то распрямляющихся при ходьбе, с характерным матерчатым треском растягивающихся, развевающихся балахонах, – областью знаний, доступных лишь посвященным, областью тайных знаний жрецов и магов, их ночными, бессонными вычислениями каких-то важных траекторий и орбит, углов и окружностей, положения светил, искомых дат и прочих премудростей, затверженных прилежными учениками и долго потом кочующих по желтым листам пергамента и по бумажным выцветшим листам, по манускриптам и фолиантам, их прозрениями, точности которых приходится лишь удивляться, их открытиям, равных которым до сих пор не так уж и много, их предельно отчетливым, подробным, детальным, сфокусированным, давнишним, осмысленным Бог знает когда и только нам почему-то представляющимся крайне туманным, предвидением грядущего, то есть отчасти того настоящего, в коем мы с вами уже пребываем, отчасти же – того смутноватого нашего будущего, что было ясно им, как день, – астрологией, древней наукой, одновременно и равноправно и мистической и рациональной, что, кстати, лишний раз говорит о явной близости и совместимости двух этих, казалось бы, слишком уж разных понятий или, точнее, сфер человеческих знаний, – гороскопами, составляемыми с поражающей воображение, заставляющей призадуматься верностью, – знаками Зодиака, от которых напрямую зависят и судьбы отдельных людей, и судьбы целых народов, – дальними созвездиями, вдруг резко, почти вплотную приближающимися к напряженным нашим глазам сквозь волшебные увеличительные стекла, как напоенные светом, аккумулирующие космическую энергию, загадочно поблескивающие кусочки кварца, – тяжеловесным кольцом Сатурна, холодновато и тускло светящимся в непроглядной ночи на чьем-то невидимом перстне, – Ураном с его несомненным, оживляющим, благотворным воздействием на людей, рожденных под знаком Водолея, а может быть, и на всю Русь, поскольку эра Водолея вскоре начнется и многое будет значить и для нее, и для нас, – кроваво-красным Марсом – с ним прочными узами связаны войны, и наверняка именно им зажжены все эти так называемые горячие точки, и не сам ли он и есть долговечная и не гаснущая, горячая, горящая точка, вспышка, пылающая звездная отметина там, на взлохмаченном, тревожном, изборожденном хмарью небосводе, – Венерой, этой концентрацией лиризма, большеглазой и светлолицей звездой, творящей чудеса царевной Лебедью, встающей и загорающейся в ясных, благостных небесах ранним вечером над горами, – Полярной звездой – искони почитаемой звездой Ур наших ведических предков еще в Арктиде, где находилась она прямо над священной горой Меру и являлась центром мироздания, – Большой Медведицей, семизвездным небесным ковшом, из которого что-нибудь да суждено всем нам испить когда-то, – наполненной непрекращающейся, сложнейшей жизнью, порождающей все новые и новые миры, дышащей, мыслящей, одухотворенной, вселенской, всеобщей материей, в которой, на поверку, света куда больше, нежели тьмы, и соотношение темных и светлых частиц в которой закономерно и определено, ровно столько, сколько надо, и где вообще все оправдано, все органично и все находится на нужном месте, в нужной стадии развития, движется в нужном направлении, – и бесчисленные галактики и туманности только кажутся нам в необъятном июльском небе чуть просвечивающей сквозь воздушную оболочку Земли, вроде бы колеблющейся на ветру, легковесной, мерцающей кисеей, – нет, это просто живая вселенская ткань,

алхимией, притягательной и парадоксальной, со всеми этими непонятного назначения сосудами, стеклянными колбами, ретортами, алембиками, в которых нагреваются, остывают, циркулируют, отстаиваются, нередко и взрываются разноцветные или бесцветные, с едким запахом или вовсе без всякого запаха, тоже непонятные, жидкости, кислоты, сложные соединения, гремучие смеси, всевозможными емкостями, от крохотных баночек, плошек, шкатулок, коробок до котлов и пузатых бочонков, наполненными порошками и кристаллами, образчиками руд, камешками, кусками горных пород, металлическими болванками, слитками, раскаленными, гудящими синим пламенем горнами, выдерживающими высокие температуры тиглями, в которых что-то плавится, вспыхивает, шипя, клокоча, разбрасывая фонтанчики жгучих искр, – и добывается золото, – и вот уже создан Гомункулус, – и духи всех четырех стихий общаются между собою, калякают о том, о сем, делятся новостями, ссорятся и мирятся прямо здесь, в лаборатории, то ли в подвальном, то ли в чердачном помещении, в любом случае – посреди четырех сырых, массивных стен с крохотными окошками, при свечах или при зажженном светильнике, от которого шарахаются во все стороны шатающиеся по углам, качающиеся, как во хмелю, кособокие тени, – а на широком, закапанном воском, изъеденном кислотами, дубовом столе, рядом с чернильницей и гусиным пером, лежит заветная, тщательно зашифрованная рукопись, итог многолетних трудов старого мэтра, только что поставившего в ней последнюю точку и поднявшего к небу воспаленные от ночных бдений, слезящиеся, близорукие глаза, чтобы возблагодарить Господа за свершение всех надежд, за осуществление давнего замысла, за одержанную победу, – рукопись, давно уже привлекающая пристальное внимание неких сверхтаинственных, малозаметных, но едва ли не всемогущих, держащих под секретным наблюдением все, что представляет для них интерес, группирующихся в тайные союзы и общества, действительно многое знающих и немалым количеством ценнейших документов располагающих, то мгновенно пропадающих из виду, словно растворяющихся в воздухе, то всегда вовремя, секунда в секунду, появляющихся как из-под земли именно там, где надо, чтобы опять потом надолго куда-то пропасть, людей без особых примет, полуневидимок, полупризраков, – давно уже находящаяся под их неусыпным контролем, буквально выстраданная отшельником-ученым, давшаяся ему дорогой ценой, объемистая рукопись, которая вскоре, конечно же, исчезнет, навсегда, будто и не было ее, улетучится из лаборатории, как пар над остывающей в котелке жидкостью, как дымок над коптящей, догорающей свечой, чтобы оказаться где-то совсем далеко отсюда, в недоступных хранилищах, где и не такое имеется, – и затеряется за пеленою столетий слабый ее след,

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});