Рубеж - Генри Олди

Первым молча поклонился, сняв косматую папаху, тот самый черкас, что "Померли?…" спрашивал. Следом и остальные стали кланяться. А сотник Логин стоял-стоял, да и ударил шапкой об пол.

Плюнул в сердцах:

- Дожил! За дочку душу продал, хлопцев растерял, будто лузгу жеваную, слово черкасское ногами топтал! - а теперь еще чортова семейка да жид-капосник с того света вытащили!

И захохотал Логин Загаржецкий, сотник валковский. Так захохотал, что частые слезы из глаз брызнули. Через минуту хохотали уже все - и черкасы, и консул Юдка, и даже Сале не удержалась.

Один только чумак Гринь испуганно примостился на краешке скамьи. Сидел рядом с беспамятным братцем, вовсю таращился на творящееся в зале беспутство.

Не знал: радоваться? горевать ли?

- Так что ж мне теперь: тебя, Юдка, к себе в сотню есаулом брать? К Шмальку в друзяки?! А чортячий кагал - не иначе как в хорунжие?! - выдавил сквозь смех Логин. - То-то славное войско выйдет! Все турки кто со страху, кто со смеху передохнут!

- В есаулы! славно! - ухмыляясь в ответ, консул то гордо подбоченивался, то закладывал большие пальцы за отвороты жупана. - У Мацапуры-Коложанского сотником надворным был; у тебя, пан Логин, есаулом стану! Сала наемся, горелки напьюся, с девкой налюблюся - и в народные комиссары!

- В кого? в кого, иродово племя?!

- Ну, в митрополиты! А что мне таки терять, кроме своих пейсов?

- Владыко Юдка!

- Хо-хо-хо!

- А-ха-ха!

Наконец все отсмеялись. Только есаул Шмалько еще время от времени всхрюкивал, утирая слезу - никак угомониться не мог.

Видать, жид в митрополичьей ризе мерещился.

На коне, с девкой.

- Ладно, хлопцы, гоните табун на двор. Эй, донечка! - тут у вас другой стол найдется?

- Всенепременно! - вылез вперед довольно улыбающийся Теодор-Хведир.

- А горелка с доброй закусью?

- А як же! - в тон ему откликнулся Мыкола Енох.

- Ну то тащите, хлопцы, та давайте вечерять! - сотник взял себя в руки, разом став серьезным. - Расскажете, что тут у вас…

Взгляд сотника, лучась неподдельной, червонной любовью, мазнул по собравшимся вокруг людям. Родным, верным; своим. Хоть и в чужой земле, хоть и на самом краешке обрыва, а все едино - свои. Задержался на теле бесчувственного каф-Малаха. Того насмешника, за кем гнались лихие черкасы в небесах круг за кругом - а выходит, что и не гнались, а верхом на этом, черном, скакали, будто хлопец голопузый на конячке. Дальше взгляд двинулся - вот разнопалый мальчишка, что плясал в небе рядом с Яринкой, "Батька!" с панной сотниковой на два голоса кричал…

Уперся взгляд в консула Юдку.

Закаменел.

А как был теплым, так теплым и остался.

- Цацка, - вдруг сказал-спросил Логин, и брови его поползли на необъятный лоб. - Слышь, есаул пейсатый? - цацка-то твоя златая…

- Не моя, - ответил Юдка.

- Ну, Панькова… или этого, героя драного…

- И не ихняя. Вот его цацка.

Еще раз посмотрел сотник на каф-Малаха.

Еще раз - на консула.

- Так вроде оса там раньше сидела?… в цацке-то?!

Сале вздрогнула: показалось, вьюга за шиворот ледяной крупы сыпанула. Не вьюга - память.

Разом встало:

Судорожный взмах - и драгоценная искорка, кувыркаясь, полетела в снежную пелену.

- Батька! Лети… лети, батька!

Визг проклятого ребенка слился с порывом ветра. Проморгавшись, Сале увидела рядом с собой героя Рио - тоже в седле. Князь не ошибся в выборе: сдерживая пляшущего жеребца, герой показывал женщине пойманный на лету медальон.

Тот, что урод-дитя все время таскал на шее, заходясь истошным воем, едва кто-нибудь хотел посмотреть цацку или, упаси небеса, потрогать.

Сокровище, понимаешь…

…Но ведь там, внутри, действительно была золотая оса?!

Сале вгляделась, отметив мимоходом: консул тоже пристально рассматривает медальон, закусив прядь бороды.

Никакой осы внутри не было.

Ни золотой, ни медной, ни живой полосатой злюки с жалом наперевес.

Сгинула.

- Ишь ты, - невпопад буркнул Логин, и повторил еще раз:

- Ишь ты…

Чортов ублюдок, младший сын вдовы Киричихи

Батька думает, что он огрызок.

* * *

А я ему говорю, что в огрызке - семечки. Надо только закопать их в грязь. Весной. И тогда вырастет новое дерево. Если не верит, пусть спросит у братика. Братик говорил, что всегда так. Останется от кого огрызок - его в грязь закапывают. Песнями разными поливают. Слезами. Чтобы дерево до самого неба выросло.

Ты не смейся, батя.

Просто братик сам себя не понимает. А я понимаю. И ты понимаешь, только боишься.

Батька, я тебя… Спасу? - спрашивает он.

Не-а. Я тебя люблю.

Тогда он ерошит мне волосы, и мы летим.

Потихонечку летим, никуда не торопимся. Вокруг света насыпано: кучи целые. И кислый свет, который изнутри, и перченый, который снаружи. Батя говорит, его есть нельзя. Можно только слюнки глотать.

Я глотаю.

Батька уморился. У батьки коленки дрожат. Я тоже уморился, но меньше. Кто-то успел подсунуть мне горстку сладеньких смысел. Смыслы называются Именами, но пока пусть еще немножко побудут как раньше - смыслы. Я скоро вырасту, вот тогда и буду называть их Именами.

По-взрослому.

Иногда я боюсь быть взрослым.

В животе бурчит. Это тетка мне смыслу дала. И носатый дядька. Тетка раньше была плохая, а теперь лучшеет. Я знаю: она просто спала все время. Она была сонная и злая. Сонные, они всегда злые, если разбудить. Вот проснется, умоется, и станет совсем доброй.

Я не буду ее убивать.

Слышишь, тетка?… не слышит.

Я хотел отдать бате одну смыслу, из тех, что подарил мне носатый дядька. В дядьке свернулся калачиком горелый хлопчик. Хлопчику страшно и плохо. Я спасу хлопчика в дядьке. Он мне хорошие смыслы дал, жаль, что маленькие. Пожадничал, наверное. Или нет у него больше.

А батька едва не заругался.

Сказал, что я глупый, глупый каф-Малах. И если я не буду хорошо кушать, он мне уши надерет. Даром, что ли, я их всех на своем горбу вытащил?

Я сказал, что буду хорошо кушать. Вместе с батей. Он тоже сейчас слабенький; ему ругаться нельзя. Потому мы и летим медленно, и за пленочки заглянуть не можем. Даже за самую ближнюю. Я испугался: что так теперь всегда будет.

Как? - спросил батя.

Много света и больше ничего, ответил я. Зачем тогда вырастать?

Но батя сказал, чтобы я не боялся.

Это скоро пройдет, сказал он.

Тогда я обрадовался. Я ему смыслу дядькину за пазуху тайком сунул. Мне Ирина Логиновна Загаржецка однажды говорила, что большой добрый дядька завещал делиться. Вот я и поделился. Но батя не позволил. Вынул смыслу из-за пазухи и мне в рот запихал. Сказал, что мне надо расти, если хочу всех спасать.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});