Содержательное единство 1994-2000 - Сергей Кургинян

Особенно после того, как "миротворцы" беспрепятственно пропускали через свои боевые порядки хорватские войска для атак на сербов. И после того, как эти "миротворцы" готовили провокации против сербов совместно с мусульманами, снабжали их врагов оружием и затем бомбили опять-таки именно сербов. После того, как солдаты НАТО на линии мусульмано-сербского противостояния вместо миротворчества почти открыто вставали в боевые порядки мусульман. И тем более после того, как эти "миротворцы" начали конструировать "мир", чреватый непрерывной войной против сербов.

Причины такой антисербской однозначности "миротворчества" Запада вполне прозрачны: если подавить сербов, как исторически "державный" югославский этнос, в регионе более никто не сможет держать на себе устойчивость балканской конструкции и дорога к вожделенному балканскому переделу или балканскому хаосу будет открыта. И, конечно же, именно в почти единодушной западной антисербскости кроется главная причина непрерывно нарастающего в последнее десятилетие сербского национализма. Но это – причина не единственная.

Дело в том, что само по себе создание сначала Королевства сербов, хорватов и словенцев, а затем и Югославии происходило очень сложно. Фоном для этого создания "Балканского стабилизатора" была острая политическая (между бывшими патронами территории – империями Габсбургов и Османов) и конфессионально-параполитическая (между Ватиканом, Константинополем и исламом) борьба. Эта борьба заявляла о себе и в годы русско-турецкой войны 1876-78гг. на Балканах, и в годы Первой мировой войны, когда Россия в немалой степени оказывалась заложницей сложных панславистских, панправославных и т.п. игр, а также параполитических изысков и хитросплетений древних римских, византийских, венецианских и прочих сюжетов, возрождаемых кружком черногорских принцесс Станы и Милицы.

Кроме того, еще до Первой мировой войны на хитросплетения этих сюжетов наложились и династическая борьба за югославский престол Карагеоргиевичей (и породнившихся с ними черногорских Негошей) и Обреновичей, и внутриполитическая борьба за форматы югославского наднационального патриотизма и великосербского национализма (монархическая офицерская боевая организация так называемой "Черной руки" во главе с Драгутином Димитриевичем-Аписом – против "Белой руки" – альтернативной гвардии короля Александра).

Причем, разумеется, у каждой из борющихся югославских партий имелась сложная и зачастую предельно двусмысленная структура международной поддержки. Особенно важным фактором такой поддержки оказалось то обстоятельство, что правящие династии Югославии оказались в тесном родстве с большинством королевских домов Европы. Отметим также, что после Первой мировой очень существенный вклад и в эту борьбу, и в становление в ее ходе великосербского национализма внесла русская послереволюционная монархическая эмиграция, в период между войнами игравшая очень большую роль в югославской политике.

Но те же сюжеты, с их внешними структурами поддержки, никуда не делись и в годы Второй мировой войны, и после воссоздания в 1945 году югославского федеративного государства. Более того, скрытый, подводный накал борьбы за политику и ориентацию Югославии временами даже усиливался в результате идейно-политической ориентации разных внутриюгославских групп на разные внешние силы и страны, и прежде всего на Германию (куда после войны попало огромное количество усташей), на Великобританию, Францию и США (куда эмигрировало множество сербских националистов – четников), на СССР и затем Россию (куда с ожиданием и надеждой смотрело большинство сторонников панславизма и югославского интернационального государственного патриотизма).

Распад Югославии, в очень высокой степени являвшийся результатом этой борьбы, одновременно резко ее обострил. Но он не мог не вывести в самой Сербии на первый план именно великосербский национализм. Хотя бы просто потому, что в ходе этой войны Сербия получила не менее 700 тысяч униженных, обобранных, потерявших родных, близких, дома и скарб сербских беженцев. И потому, что очень большие, сильные (и оказывающие немалое политическое влияние) группы прежних сербских эмигрантов в странах диаспоры также получили новое крупное и радикально-националистическое пополнение.

Но и это не все. В результате войны и военного стресса в ранее сытой и сравнительно благополучной, уже глубоко вестернизированной Югославии (напомним, что все "блага западной цивилизации" – от пепси и рок-музыки до наличных долларов и особенно немецких марок – Югославия получала достаточно давно и в большом количестве) не мог не развиться хорошо известный всем специалистам массовый синдром – дистресс поражения. А такой дистресс, с его симптомами социальной апатии, неверия в государство и собственные силы людей, не может быть избыт без яркого идеологического наполнения, придающего любым коллективностям и индивидуальным действиям новый жизненный смысл.

Вне подобного идеологического наполнения нарастающий социальный распад оказывается неизбежен. А в поствоенной Сербии идеологического выбора почти не осталось. Социализм, и без того слабый уже во времена Тито, рухнул вместе с СССР. Западный либерализм показал в Сербии свое "образцовое" лицо, как нигде в мире. Югославский интернациональный государственный патриотизм практически маргинализовался в результате отпадения Хорватии, Словении и Македонии. Панславизм и надежды на помощь "русского брата" также оказались почти вымараны из по крайней мере элитного и большой части массового сознания двусмысленно прозападной югославской политикой России последнего десятилетия.

В результате перечисленных процессов элита Сербии постепенно претерпевала идеологические трансформации, показанные на рис.8.

И на арене действенных идеологий остался, с точки зрения подавляющей части элит, практически только великосербский национализм. Остался – на фоне экономических трудностей международного эмбарго, падения уровня жизни и угрозы социального распада, которая заявила о себе во всю мощь весьма массовыми эксцессами "желтой" (прозванной так из-за пятен от швыряемых яиц на стенах белградских домов) революции зимы 1996-97гг., которую возглавили политические оппоненты Милошевича – прогерманский Зоран Джинджич, проамериканский Вук Драшкович и проанглийская Весна Пешич.

Рис.8. Идеологические трансформации сербской элиты

В этой ситуации победа именно сербского национализма в политике Белграда оказалась почти неизбежна. Но важным условием этой победы, которое очень долго не хотел исполнять Милошевич, понимая его опасность и для собственной власти, и для хрупкого единства нынешней "малой Югославии", была интеграция во власть наиболее ярких представителей националистической оппозиции. И лишь уже ставшее очевидным охлаждение отношений с Черногорией в 1997г. да обострение косовского процесса подвигнули Милошевича на первые знаковые меры.

Сначала во всласть был интегрирован лидер "Сербской радикальной партии" Воислав Шешель. А затем, уже нынешней зимой, когда острота косовского процесса стала совсем очевидна, были сделаны следующие решительные шаги. В середине января В.Драшкович был назначен вице-премьером по иностранным делам, а еще два члена его "Движения обновления" вошли в кабмин. А в конце января мэром Белграда без всякого противодействия центральной власти оказался избран В.Михайлович – внук лидера сербских четников Дража Михайловича. То есть были один за другим сделаны сразу несколько крупных политических жестов в сторону и радикально-националистических, и либерально-националистических, и эмигрантских монархическо-националистических великосербских кругов.

В связи с изложенным можно сделать предположение-аналогию. Партия Милошевича-Шешеля-Драшковича-Михайловича – это как бы сербский вариант "партии Сосковца-Коржакова-Барсукова" в России. И указанная сербская партия сейчас пытается (подобно аналогичной российской партии в чеченской войне), во имя спасения остатков – именно остатков – страны от окончательного распада, выварить "настоящий" – жесткий, эгоистичный – сербский национализм. Именно "болевые пороги" войны, бомбежек, бессильной ярости против НАТОвских агрессоров, картин жертв и потоков беженцев от этнических чисток, будучи перейдены, станут тем Рубиконом, который, как полагают сегодняшние сербские элиты, позволит избыть иллюзии прежней жизни и сплотит на национализме сербское общество.

А в свете данной гипотезы становится более понятен и конфликт между Сербией и Черногорией, которой рядом с националистической Сербией места нет. И тогда не исключено, что Милошевич, возможно, не прочь поиграть с Россией в такую игру, в которой она "подставится" на предательстве сербских интересов и поможет ему развеять все еще очень живучие в стране иллюзии "славянско-православного братства" (российским политикам стоит внимательно подумать: не являются ли "подходы" Белграда к Москве насчет вхождения в Союз России и Белоруссии одним из актов именно подобной игры).