Евгений Шварц. Хроника жизни - Евгений Биневич

Все вижу тебя во сне, как это бывает, когда особенно много думаю о тебе… Пиши мне, родная. Я постараюсь теперь писать, как можно чаще. Целую тебя, Андрюшу, Олега. Привет Нине Владимировне…».

13 февраля 1951 года Андрею исполнялся год.

8. II.51: «Дорогая моя Наташенька, поздравляю тебя с днём рождения Андрюши, поздравляю и Олега, и Нину Владимировну, и, конечно же, самого виновника торжества, и всех вас крепко целую… Еще не исключена возможность моего приезда. Все зависит от вызова, который я жду из Москвы. Во всяком случае, если я и опоздаю на торжества, то мы, когда я приеду, отпразднуем все сначала. Давно я скучаю по тебе. Будь возможность, то все оставил бы и приехал. Все время вспоминаю, как год назад жили мы с тобой тихо и мирно в ожидании великого события, ходили в лавки и даже принимали гостей. Помню и наши поездки к докторше. Вспоминаю, до самой смерти не забуду, как я сидел с часами в руках и соображал — вести тебя в больницу или нет? Вспоминаю и поездку в машине, и как тебя увели, и как мы вернулись, и как, не дождавшись положенного срока, пошел Олег к соседям звонить и вдруг прибежал обратно, крича: «поздравляю с внуком!» Вот так появился Андрюша на свет. Как ты писала из больницы: «приходится мириться с тем, что это все очень просто»…

А у меня дела только-только как будто начинают распутываться. Принятый цирком сценарий с плана сняли, сняли с плана мой однотомник в издательстве Искусство, пересматривают закон об авторском праве, отчего задержали авторские за «Снежную королеву», так как её причислили к инсценировкам. (Впрочем, это последнее, как будто, отпало). Но сейчас МТЮЗ поставил в план мою новую пьесу. Два акта уже лежат в театре, третий и последний кончаю со дня на день. Очень довольны на Ленфильме моим сценарием «Неробкий десяток», либретто которого я сдал им, наконец. В этом либретто сорок страниц на машинке. (А в сценарии, то есть уже в готовой вещи, редко бывает больше шестидесяти). Без развернутого либретто теперь не заключают договор на сценарий. В московском Детгизе вставили в серию «Школьная библиотека» — мою книжку «Мой завод». Вот тебе точное перечисление всех плюсов и минусов.

В издательстве Искусство сняты все без исключения однотомники детских пьес, и я предполагал, что так оно и будет, и не слишком на них рассчитывал. Но на цирк я очень обижен и послал в Главное управление цирками резкое письмо, чего обычно не делаю. Они попросту надули меня. Они ни копейки не заплатили за снятую и разрешенную Реперткомом вещь на том основании, что договор не был оформлен. (По их вине!) Впрочем, об этом довольно. Во всяком случае, я теперь, очевидно, выплываю…

Хотел послать тебе фототелеграмму, но из этого получился один позор. У меня стали дрожать руки, что вызвало всеобщее внимание. Внимание ещё более увеличило дрожь, в результате чего фототелеграмму отказались принять. Посылаю её тебе. Была она написана в декабре. В конце…».

22/IV-51 г.: «Дорогая моя доченька, вот уже третий день я живу в Комарово, и мне кажется чудом, что я так недавно завтракал с тобою по утрам в кухне, а потом шел беседовать с Андрюшей о рыбах и пирамидке.

Прежде всего о делах. Мы обсудили все подробно с Катюшей и решили: на июль вы должны приехать к нам на дачу. Мы разместимся так, что вы никого не стесните, и Андрюшка с тобой займет лучшую, подобающую его возрасту комнату. После ремонта, сделанного у нас и во флигеле, где когда-то была баня, все это вполне устраивается. Даже если Катюша будет чувствовать себя хуже, чем теперь, то все равно при этом распределении она будет в стороне от своего внука-пасынка. Впрочем, зная её характер и учитывая то, как она о нем, об Андрюше расспрашивала, в стороне от него она будет только спать. Мальчиков она ужасно жалеет и любит, как я — дочерей. Следовательно, вопрос этот давайте считать окончательно решенным, если, конечно, все будет благополучно…

…Из твоих знакомых вижу иной раз Маринку, разбитную, крикливую, довольную жизнью, тощую, длинную и рассеянную. Она сосредоточена на своей институтской жизни и не замечает окружающих из другого мира. На днях Таня доказывала мне, что её дети какие-то особенные. Вот Маринка, например, совершенно не интересуется мальчишками и вообще равнодушна к вопросам такого рода. Тогда я робко спросил, почему же у неё в гостях все какие-то мальчики и по телефону она говорит тоже все о каких-то мальчиках? На это Таня ответила, что Маринка всех этих мальчиков презирает. Я не стал спорить. Пусть думает так…

Бывает у нас Аничка: выглядит ужасно. Родные и близкие её окончательно заездили, но должен признаться тебе, что мне в голову иногда приходит странная мысль: по сложным психо-невро-аналитическим причинам Анютка не стремится уйти от бед этого рода, а бросается им навстречу. Во всяком случае, тем не менее я ей очень сочувствую. Она хороший человек.

Вот и все новости, доченька. Ты для меня, как и прежде, — самое главное.

Целую тебя и все твое семейство. Папа».

«Me…»

Чувствуется, что и письма к Наташе стали приходить реже, да и «сюжеты новые рожать» Евгений Львович к этому времени стал меньше. Причиной тому, думаю, увлечение воспоминаниями («прозой», как он их обозначает), которыми ежедневно заполняются «Амбарные книги». Наименовать их «мемуарами» он не хотел. Ему вообще не нравилось это слово. Поэтому он придумал для этих записей условное название — «Ме…».

— В тетради этой я пишу, когда уже почти не работает голова, вечером или ночью, чаще всего, если огорчен или не в духе. Условие, которое поставил я себе — не зачеркивать (такое же условие он ставил себе и в двадцать восьмом году, когда затевал «Тетрадь № 1». — Е. Б.), отменил, когда стал рассказывать истории посложнее. И вот, перечитав вчера то, что писал последние месяцы, я убедился в следующем: несмотря на усталость, многое удалось рассказать довольно точно и достаточно чисто. Второе условие, которое я поставил себе — не врать, не перегруппировывать (ну и слово) события, исполнено. Этого и оказалось достаточным для того, чтобы кое-что и вышло. Заметил, что в прозе становлюсь менее связанным. Но все оправдываюсь. Чувствую потребность так или иначе объясниться. Это значит, что третьего условия — писать для себя и только для себя, исполнить не мог, да и вряд ли оно выполнимо. Если бы я писал только для себя, то получилось бы подобие шифра. Мне достаточно было бы написать: «картинная галерея», «грецкий орех», «реальное училище», «книжный магазин Марева», чтобы передо мною явились соответствующие, весьма сильные представления. Я пишу не для печати, не для близких, не для потомства, — и все же рассказываю кому-то и стараюсь, чтобы меня поняли эти неведомые читатели. Проще говоря, стараюсь, чтоб было похоже, хотя никто этого от меня не требует…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});