Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлиньский насмешник

— Страсть погубит меня, если ты мне откажешь, — заключил он.

— Ну, как же я могу? — говорила Пинъэр. — У меня второй день как истечения. Вот пройдут, тогда и приходи. А сейчас иди к сестрице Пятой, не все ль равно.

— Сам не знаю, почему, — пояснил Симэнь, — но сегодня у меня желание быть именно с тобой. Умоляю тебя. Попросила бы служанку. Она тебе воды принесет, а потом мне позволишь, а?

— Смешно мне глядеть на тебя! — отвечала Пинъэр. — Где-то целый день пропировал, пришел пьяный, а теперь пристаешь. Что ни делай, все равно я ж нечистая. А ведь нельзя нечистой женщине ложиться с мужчиною. Не к добру это. А умру, тоже меня будешь искать?

Как она ему ни отказывала, ей все-таки пришлось послать Инчунь за водой и после омовения возлечь с Симэнем. И вот что удивительно. Стоило им только приступить к делу, как крепко заснувший после убаюкивания Гуаньгэ тотчас же проснулся. Так повторялось трижды, и Пинъэр вынуждена была кликнуть Инчунь, чтобы та позабавила младенца барабанчиком. Потом его унесла кормилица, и они смогли отдаться усладам сколько хотели.

— Поосторожней, милый! — просила Пинъэр. — У меня сильная боль внутри.

— Если тебе больно, я брошу, — сказал Симэнь и взял со стола чашку чаю промочить горло.

Тут и сражение подошло к концу.

Да,

По телу в темноте укромнойРазлита нега страсти томной.

Вот когда Симэнь понял, насколько чудодейственно снадобье монаха. Пошла третья ночная стража, когда они уснули.

А пока перейдем к Пань Цзиньлянь.

Когда она узнала, что Симэнь пошел к Пинъэр, ей стало ясно, кто утащил узелок и где он находится. Она кусала губы своими белыми, как серебро, зубами, потом заперлась и легла спать.

Юэнян положила у себя наставниц Сюэ и Ван. Монахиня Ван потихоньку вручила Юэнян обещанную вытяжку из детского места младенца мужского пола, приготовленную вместе со снадобьем, взятым у монахини Сюэ.

— Выберете день жэнь-цы, — учила хозяйку наставница Сюэ, — примете с вином и возляжете в тот же вечер с супругом. Понесете непременно. Только никому чтоб ни слова!

Юэнян поспешно убрала снадобье и поблагодарила монахиню.

— Как я вас ждала в первой луне, мать Ван! — говорила она. — А вы так и не появились.

— Легко сказать, матушка! — отвечала монахиня Ван. — Я вам говорила: ждать придется. Вот и пришла. По случаю рождения матушки Второй с наставницей Сюэ вместе пожаловали. Спасибо говорите наставнице. Как трудно такое средство-то добыть, знали бы вы, матушка! Хорошо, у одной тут первенец мужского пола родился, а рядом как раз мать наставница оказалась. Три цяня пришлось бабке незаметно сунуть. Только бы добыла. Мы вам это место в квасцовой воде проваривали, в порошок толкли, потом, как и полагается, в двух новых черепках с изображением уток выпаривали, через сито пропускали, в наговоренной воде разводили.

— Сколько ж я хлопот доставила вам, мать наставница Сюэ, и вам, мать Ван! — говорила Юэнян, одаривая каждую двумя лянами серебра. — Если будет все благополучно, я вам, мать наставница, поднесу кусок желтого атласу на рясу.

Монахиня Сюэ в знак благодарности сложила руки на груди.

— Как я вам признательна! — ответствовала она. — У вас душа бодхисаттвы.

Говорят, вещь нужную не так легко продать, дерьмо же разбирают нарасхват.

Да,

Когда велось бы так всегда служенье Будде,От слуг не знали б никогда спасенья люди!

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

Глава пятьдесят первая

Юэнян слушает чтение из Алмазной сутры. Гуйцзе прячется в доме Симэня

Бледнеет румянец — мне в зеркало страшно взглянуть!Рукой подперев подбородок сижу… Не уснуть.На талии сохлой ажурный повис поясок,И слезы сверкают, сбегая с увянувших щек.В тоске негодую, что так равнодушен мой друг.В сметении сердце, и нет избавленья от мук.Дождусь ли когда ветерком благодатным пахнет,Любимый в покои мои, как бывало, впорхнет?..

Итак, узнав, что Симэнь с узелком[713] остался у Пинъэр, ревнивая Цзиньлянь глаз не сомкнула всю ночь. На другой же день утром, когда Симэнь отбыл в управу, а Пинъэр причесывалась у себя в спальне, Цзиньлянь пошла прямо в дальние покои.

— Знала бы ты, сестрица, — обратилась она к Юэнян, — какие сплетни про тебя пускает Ли Пинъэр! Ты, говорит, хозяйку из себя строишь, зазнаешься, когда у других день рожденья, ты лезешь распоряжаться. Муж, говорит, пьяный ко мне пошел в мое отсутствие, а она — это ты-то, сестрица, — ее перед всеми конфузишь, стыдишь ни за что ни про что. Она, говорит, меня из себя вывела. Я, говорит, мужу велела из моей спальни уйти, а он, говорит, опять все-таки ко мне пришел. Они всю ночь напролет прошушукались. Он ей целиком, со всеми потрохами, отдался.

Так и вспыхнула разгневанная Юэнян.

— Вот вы вчера тут были, — говорила она, обращаясь к старшей невестке У и Мэн Юйлоу. — Скажите, что я о ней такого говорила? Слуга принес фонарь, я только и спросила: почему, мол, батюшка не пришел? А он мне: к матушке Шестой,[714] говорит, пошел. Нет, говорю, у человека никакого понятия и приличия. Сестрица Вторая[715] рождение справляет, а он даже прийти не хочет. Ну чем, скажите, я ее задела, а? С чего она взяла, будто я хозяйку из себя строю, зазнаюсь, я такая, я сякая?! А я еще порядочной женщиной ее считала. Правду говорят, внешний вид обманчив. В душу не залезешь. Как есть шип в цветах, колючка в теле. Представляю себе, что она наедине с мужем наговаривает! Так вот почему она так всполошилась, к себе побежала. Дурная голова! Неужели думаешь, дрогнет мое сердце, если ты захватишь мужа, а? Да берите его себе совсем! Пожалуйста! Вам ведь в одиночестве жить не под силу! А как же я терпела, когда в дом пришла! Он, насильник, тогда мне на глаза совсем не показывался.

— Полно, сударыня! — успокаивала ее супруга У Старшего. — Не забывайте, у нее наследник! Так исстари повелось: у кого власть, тому все дозволено. А вы — хозяйка дома, что лохань помойная. Все надобно терпеть.

— А я с ней все-таки как-нибудь поговорю, — не унималась Юэнян. — Хозяйку, видите ли, строю, зазнаюсь! Узнаю, откуда она это взяла.

— Уж простите ее, сестрица! — твердила перехватившая в своих наветах через край Цзиньлянь. — Говорят, благородный ничтожного за промахи не осуждает. Кто не без греха! Она там мужу наговаривает, а мы страдай! Я вот через стенку от нее живу. А будь такой же как она, мне б и с места не сойти. Это она из-за сына храбрится. Вот погодите, говорит, сын подрастет, всем воздаст по заслугам. Такого не слыхали? Всем нам с голоду помирать!

— Не может быть, чтобы она такое говорила, — не поверила госпожа У.

Юэнян ничего не сказала.

Когда начинает сгущаться мгла, ищут свечу или лучину. Дочь Симэня жила в большой дружбе с Ли Пинъэр. Бывало, не окажется у нее ниток или шелку на туфельки, Пинъэр дает ей и лучшего шелку и атласу, то подарит два или три платка, а то и серебра сунет незаметно, чтобы никто не видал. И вот, услыхав такой разговор, она решила довести его до сведения Пинъэр.

Приближался праздник Дуаньу, то бишь день дракона,[716] и Пинъэр была занята работой. Она шила ребенку бархатные амулеты, мастерила из шелка миниатюрные кулечки, напоминавшие формой цзунцзы,[717] и плела из полыни тигрят для отпугивания злых духов, когда к ней в комнату вошла падчерица. Пинъэр усадила ее рядом и велела Инчунь подать чай.

— Вас давеча на чай приглашала, что ж вы не пришли? — спросила падчерица.

— Я батюшку проводила, — отвечала Пинъэр, — и, пока прохладно, села вот сыну кое-что к празднику смастерить.

— Мне с вами поговорить надо бы, — начала падчерица. — Не подумайте, что я сплетни пришла плести. Скажите, вы говорили, что матушка Старшая, дескать, хозяйку из себя строит, а? Может, вы с матушкой Пятой ссорились? А то она у матушки Старшей на все лады вас судила да рядила. Матушка Старшая собирается с вами объясняться. Только не говорите, что я сказала, а то и мне достанется. А вы, матушка, с мыслями соберитесь, подумайте, как ей ответить.

Не услышь такого Пинъэр, все бы шло своим чередом, а тут у нее даже иголка выпала, руки опустились. Долго она была не в силах слова вымолвить.

— Дочка! — наконец со слезами на глазах заговорила Пинъэр. — Ни слова лишнего я не говорила. Вчера только я услыхала от слуги, что батюшка ко мне направился, я к себе поспешила и стала уговаривать его пойти к матушке Старшей, только и всего. Матушка Старшая так обо мне заботится! Да как я буду отзываться дурно о человеке, когда он делает мне столько добра! Но кому же, хотела бы я знать, я такое говорила?! Зачем зря клеветать!

— А матушка Пятая как услыхала, что Старшая собирается с вами объясняться, так вся и вспыхнула, — объясняла падчерица. — По-моему, этого так оставлять нельзя. Надо ей очную ставку устроить, вот что.