Вся мировая философия за 90 минут (в одной книге) - Посмыгаев

разум, то есть то, что может быть познано до опыта. Юм отрицал существование трансцендентных объектов (таких, которые лежат за пределами опыта). Но Кант был убежден, что можно сохранить трансцендентальные, метафизические элементы в философии в форме "категорий чистого разума". Скептическая точка зрения Юма может показаться упрощенной и, конечно, непродуктивной, если мы хотим использовать ее в реальном мире. Его отрицание причинной зависимости сводит всю науку до статуса метафизики. Подход Канта, напротив, гораздо более тонок и продуман — но едва ли превосходит юмовский с философской точки зрения. Мы можем быть не способны воспринимать мир без таких категорий, как пространство, время, качество. Но сложно доказать, что они не являются составной частью этого восприятия, или показать, как они могут существовать без него (то есть до него).

С другой стороны, тезис Канта о том, что мы никогда не можем познать действительный мир, имеет важное значение. Все, что мы воспринимаем, — только явления. Вещь-в-себе (ноумен), которая порождает эти явления, всегда остается непознанной. И непонятно, почему она хоть как-то должна соответствовать нашему восприятию. Явление воспринимается через посредство категорий, которые не имеют никакой связи с вещью-в-себе. Она остается по ту сторону количества, качества, отношения и других категорий.

После публикации первой «Критики» Кант продолжал жить жизнью, построенной по строгому расписанию. Она не предполагала много контактов с обществом, эта сторона жизни всегда волновала Канта меньше всего. Он поддерживал отношения с несколькими выдающимися студентами, а также с некоторыми членами факультета. Но по-настоящему близок он с ними не был. Кант ни к кому из них не обращался "на ты" даже спустя десятилетия общения. Мысль была его жизнью. "Для ученого мышление так же важно, как и питание, без него, когда он не спит или один, он не может жить". Он более чем кто-нибудь другой был намерен познать себя. Но задача познать Канта была столь же трудна для него, как и для других. Он жаловался: "Я недостаточно хорошо понимаю себя". Возможно, он опасался того, что может в себе найти. Здесь Шарфштайн делает главный вывод: ""Вещь-в-себе" — это не просто непознаваемое, это запретное; это, как я предполагаю, подавленная эмоциональная жизнь Канта, и он боялся затронуть ее, чтобы не разрушить собственное я".

Кант прекрасно понимал, что у него нет друзей. Но это его не беспокоило. Он с гордостью цитировал Аристотеля: "Друзья, у меня нет друзей". На самом деле он положительно относился к дружбе. "Дружба — это проявление приятных чувств по отношению к одному человеку, и она радует того, на кого направлена, но безусловно и то, что при этом теряются непредвзятость и свобода воли".

Психологи утверждали, что неспособность (или нежелание) Канта создать близкие отношения указывает на его глубокое несчастие. Но сам Кант не казался глубоко несчастным. Напротив, те, с кем он встречался, отмечал его веселый нрав. "Кант по характеру был обычно непринужденно весел. Он смотрел на мир радостно… и переносил свое хорошее настроение на окружающих. Таким образом, он был обычно в хорошем настроении и счастлив", — таково типичное наблюдение одного из его коллег.

Спустя 7 лет после публикации "Критики чистого разума", Кант пишет "Критику практического разума". Единственной уступкой этой книги читателю, по сравнению с предыдущей, было то, что она была короче. (Когда я просматривал первое издание Колриджа — страстного поклонника Канта, — я не мог не заметить, что некоторые страницы были до сих пор не разрезаны.)

В этой работе Кант «возрождает» Бога, больше не утверждая, что о нем ничего нельзя высказывать, поскольку он не описывается категориями. "Критика практического разума" посвящена этике в системе Канта. Здесь он ищет моральные, а не метафизические причины нашего восприятия. Кант пытался обнаружить не более и не менее чем основополагающий моральный закон. Но ведь наверняка невозможно отыскать такой закон, который пришелся бы по нраву всем? От христиан до буддистов, от либералов до консерваторов — все верят в один общий принцип? Кант верил, что можно открыть этот основополагающий закон; начал он с того, что бы большинство признало важнейшим вопросом. О добре и зле речь не шла. Он не пытался найти суть всех различных интерпретаций этих основных моральных понятий. Кант подчеркивал, что он ищет основание морали, а не ее содержание. Как с чистым разумом, так и с практическим: требовалось определить априорные принципы, аналогичные категориям.

На самом деле Кант в итоге пришел к одному принципу, который назвал "категорическим императивом". Это был априорный принцип всех моральных поступков, их метафизическая предпосылка. Также как и категории чистого разума, он задает рамку нашего этического мышления (практического разума), не наделяя его каким-то особенным моральным содержанием. Кантовский категорический императив звучит так: "Поступай только в соответствии с тем принципом, который для тебя имеет силу всеобщего закона".

Этот принцип дал Канту уверенность, что поступать следует в соответствии с долгом, а не в соответствии с чувствами, и привел его к некоторым странным умозаключениям. Например, Кант утверждал, что моральная правота поступка должна оцениваться не по его результату, а по тому, делает ли это человек из чувства долга. Это просто ненормально, если мораль связана только с общественным долгом, а не просто с личной правотой.

Кант рассматривал свой категорический императив только как форму, свободную от морального содержания. Но это не совсем так. Он все же содержит следы морального содержания. Моральность согласия, для начала. Категорический императив подразумевает, что каждый должен действовать определенным образом, не обращая внимание на настроение или цель. Должен ли глава государства действовать по тем же моральным принципам, что и епископ в монастыре? Следует ли ему пытаться быть таким? Должен ли Черчилль пытаться быть похожим на Ганди? Или наоборот?

Возможно, все системы с неизбежностью ведут к такой жесткости. Но безо всякой этической системы мы бы совсем потерялись и не смогли бы вынести никакого суждения.

Этические принципы системы Канта привели его к мысли, что мы никогда не должны лгать, независимо от того, какие последствия это может вызвать. Он хорошо знал о том, что влечет за собой этот тезис, но все равно его придерживался. "Сказать неправду убийце, который преследует твоего друга, укрывшегося в твоем доме, будет преступлением".

Должны ли мы думать, что Кант выдал бы своих друзей-евреев нацистам? Нет: все, что нам о нем известно, позволяет сказать, что здесь он бы последовал чувству долга. Его высокоразвитый ум быстро бы обнаружил правило, которое запрещает ему выдать своих друзей.

Вопрос о том, следует ли лгать или нет, выдает некоторый дефект системы Канта. Безошибочно можно сказать,