И время и место: Историко-филологический сборник к шестидесятилетию Александра Львовича Осповата - Сборник статей

С позволения сказать,

Много в свете рифмодеев,

Всё ученых грамотеев,

Чтобы всякий вздор писать;

Но, в пример и страх Европы,

Многим можно б высечь <–>,

С позволения сказать.

[Пушкин: 1,310–311]

Очевидно, что в подцензурной литературе второй элемент клише вообще присутствовать не может. Однако «память» о рифменном клише сохраняется, причем не только в стихотворных текстах. В прозаических жанрах оно имплицитно присутствует на тематическом уровне, сложно реализуясь на уровне сюжетного развертывания. Так, в повести Гоголя «Невский проспект» упомянутый сюжет травестирован: телесное наказание русского дворянина осуществляют ремесленники, которые носят имена, отсылающие к немецкой культуре. В «Зимних заметках о летних впечатлениях» Достоевского переход от «Парижа» к «розгам» анаграммирует рифмопару семантически (а топоним «Париж» – частично анаграммирует обсценный член клише). «Заметки…» целиком посвящены теме «Россия – Европа». «Европейская» тема здесь выступает на фоне темы «отечественной». Причем, как представляется, автор использует многие из возможных сюжетных ходов, названных выше, что свидетельствует о рефлексии над обсуждаемой рифмопарой. Особенно существенна для «Заметок…» тема телесных наказаний как принадлежности русской жизни. Европеизация России (неправильная, с точки зрения повествователя) описывается как смена костюма, конкретнее – определенной его части, привешиваемой сзади : Фонвизин «таскал <… > всю жизнь на себе неизвестно зачем французский кафтан, пудру и шпажонку сзади, для означения рыцарского своего происхождения (которого у нас совсем не было) и для защиты своей личной чести в передней у Потемкина». Так вводится тема телесных наказаний – через описание «европейских» способов защиты личной чести, в России не действующих и потому абсурдных. Далее следуют прения с «милейшим спорщиком» о возможном «мирском приговоре за что-нибудь высечь» – механизм рассуждений вскрывается посредством введения «разоблачительных» реплик персонажей: «Вы про Париж хотели, да на розги съехали. Где ж тут Париж?» Ср. также: «Напяливали шелковые чулки, парики, привешивали шпажонки – вот и европеец. <… > На деле же все оставалось по-прежнему <… > расправлялись с своей дворней, так же патриархально обходились с семейством, так же драли на конюшне мелкопоместного соседа…» [Там же: 53,54,57]. Таким образом, тема телесных наказаний в тексте Достоевского представлена как непосредственно связанная с темой Европы – что позволяет нам истолковать нашу рифмопару как один из подтекстов третьей главы «Заметок…».

В щедринских очерках «За рубежом», связанных в жанровом отношении с текстом Достоевского, наличие aversa характеризует как Европу, так и Россию, которые олицетворяются, соответственно, «бонапартистами» и «мальчиком без штанов». В случае «бонапартиста» речь идет о «декольте» особого кроя («нравственное декольте и спереди, и сзади»), в случае русского – о «бесштанности», «голозадости», таким образом, Салтыков проводит различие между европейским и русским «телами» только в сфере означения. В сюжете вставной пьесы о «мальчике в штанах» и «мальчике без штанов» отсутствие штанов у русского «постреленка» имеет двоякий смысл: это «обнажение язв и пороков» России, но и демонстрация Европе телесных подробностей, которая (как в известной частушке) представляется демонстратору весьма острой шуткой [Салтыков: 35–44].

Разновидностью противопоставления России Европе является ироническое уподобление России Востоку (Китаю преимущественно), а русских – китайцам или татарам. Применительно к нашей теме показательно стихотворение А.К. Толстого «Сидит под балдахином…», «китайский» колорит которого откровенно условен:

Китайцы все присели,

Задами потрясли <… >

И приказал он высечь

Немедля весь совет.

[Толстой 1984: 342]

Аллегорические «китайцы» используют в качестве мыслительного аппарата часть тела, противопоставленную голове («задами потрясли» – ср. «пораскинули мозгами»). Аллегорический «главный мандарин», руководствуясь той же «азиатской логикой», в качестве не то поощрения, не то стимуляции интеллектуальной деятельности «мандаринов», не то ради подтверждения верности их вердикта, приказывает воздействовать на те же части чиновных тел. Оппозиция, заданная подразумеваемой, хотя и не использованной рифменной парой, здесь накладывается на семантическую оппозицию «Европа – Азия», вторая часть рифменного клише окончательно приобретает азиатский колорит (ср. выше цитату из статьи Синявского)7.

В этом отношении весьма примечателен знаменитый каламбур П.Н. Милюкова, предложившего вместо термина «Евразия» использовать слово «Азиопа». В милюковском неологизме комически сталкиваются «логическая» аргументация (корень, характеризующий Россию как часть внеевропейского пространства) и суггестивно убедительная «рифма», отрывающая от слова «Европа» ту его часть, которая сближает название континента со вторым элементом рифменного клише.

В ряде случаев слово «Европа» является частью названия журнала «Вестник Европы». Такие тексты заслуживают отдельного анализа, поскольку представленные в них сюжеты не вписываются в общую классификацию.

В первой половине XIX века журнальная тема часто (в разных жанрах словесности) «рифмуется» с темой физиологической в низкой ее разновидности. Очевидно, что этому способствовала рефлексия писателей над литературным процессом. Коммерциализация, переориентация на массового читателя сыграли здесь не последнюю роль. Журналистика особенно провоцировала актуализацию физиологической метафорики: журналы выходят периодически; они «служат» публике, «продаются»; наконец, в русской культуре того времени журналы традиционно были ориентированы на европейские образцы и в этом смысле выступали как проводники европеизма – здесь уже возможна прямая связь с рифменным клише. О справедливости такого предположения свидетельствуют, например, эпиграмма Пушкина «Словесность русская больна…» [Пушкин: II, 417]8, а также многочисленные шутки Вяземского:

...

Ростопчиной, напечатавшей свои стихи в «Библиотеке для чтения», он обещает «попенять» за то, что «льет в урыльник то, что должно бы благоухать на жертвеннике богов» [ОА: 361];

Наши журналы не имеют никакого Европейского запаха: Журнал, окуренный свежими Европейскими испарениями, полюбится нашей публике, как не завален у нас нос. Б <—> мне Европою, мои милые! В ожидании буду говорить:

О ветер, ветер, что ж не вьешься,

Что ж из Эоловой мне арфы,

Что ж мне ты из Светланы-Марфы,

Благоуханный, не несешься?

(из письма А.И. Тургеневу и В.А. Жуковскому от 20 ноября 1826 года [АТ: 47]);

Благодарю Вас, любезные друзья <…> тебя, Тургенев, мой неоцененный Грим, за письмо твое, которое уже пошло в дело и с твоего позволения, или без твоего позволения, будет напечатано, разумеется, извлечением и без твоего имени, в i-м № Телеграфа. Твое письмо так и обдаст Европою нашу русскую избу (из письма им же от 6 января 1827 года [АТ: 53]).

Название «Вестника Европы» особенно располагало к рифмованным шуткам насчет этого журнала:

...

Нынешняя наша словесность есть и должна быть благородно-независима. Мы одни должны взяться за дело и соединиться. Но беда! мы все лентяй на лентяе – материалы есть, материалисты есть, но où est le cul de plomb qui poussera ça [где тот свинцовый зад, который будет толкать все это] где найдем своего составителя, так сказать, своего Каченовского? (в смысле Милонова – что для издателя хоть «Вестника Европы», не надобен тут ум, потребна только <->) (из письма Вяземскому от 7 июня 1824 года [Пушкин: XIII, 96]).

Вяземский после публикации в «Вестнике Европы» ответа М.А. Дмитриева на его статью пишет А.И. Тургеневу: «Ругай они меня, как хотят, а в – я отбраниваться не пойду. Я и так уже провонял —» [ОА: 37].

Естественно, что шутки на эту тему бытовали преимущественно в устной сфере, и не только в кругу литераторов. Именно устный характер объясняет немногочисленность сохранившихся примеров использования рифмопары в связи с «Вестником Европы». Однако «авторитетность» шуток, запоминаемость рифменной «привязки» этого журнала была столь сильна, что позволила Цветаевой (вопреки очевидности9) писать, что Пушкин рифмовал «Вестник Европы» только подобным нелестным образом:

Ох, брадатые авгуры!

Задал, задал бы вам бал

Тот, кто царскую цензуру

Только с дурой рифмовал,

А «Европы Вестник» – с…

Пушкин – в роли гробокопа?

(Стихи к Пушкину. I [Цветаева: 281–282])

Как мы показали на других примерах, рефлексия над литературным процессом первой половины XIX века и развитием журналистики вообще постоянно подсвечивалась «европейской темой», которой существенный оттенок придавала и интересующая нас рифмопара. Впрочем, развитие этого сюжета выходит за рамки заявленной проблемы.