Хозяйка Империи - Раймонд Фейст

— серебра, меди и железа. То, что издалека выглядело как набор отметин-завитушек на хитиновом панцире, на самом деле представляло собой куда более сложную картину, и невольно напрашивалась мысль, что этот лабиринт тончайших линий имеет определенное значение, как храмовые рунические строки или письмена, не поддающиеся человеческому пониманию. Любопытство и страх боролись в Маре; только мысль о шаткости ее нынешнего положения удерживала властительницу от вопросов. От нее зависело будущее Империи, и, подобно своим предшественникам, носившим титул Слуги Империи при прежних императорах, она чувствовала бремя лежащей на ней ответственности.

Ее препроводили по коридору к наружной двери, которая выходила на висячий мостик, переброшенный между двумя шпилями на головокружительной высоте, откуда открывался впечатляющий вид стеклянного города, окружающей его пышной растительности и горных хребтов, ограждающих долину. Мара увидела и других магов из породы чо-джайнов, пролетавших над городскими башнями, прежде чем воины конвоя вынудили ее прибавить ходу. Ей пришлось пройти по висячему мостику, не снабженному никакими перилами или ограждениями; но сама поверхность мостика была покрыта странным клейким веществом, которое обеспечивало безопасность идущих. Небольшая колоннада на дальнем конце вела в другую просторную палату с таким же куполом.

Здесь сидели, расположившись полукругом, еще несколько чо-джайнов с такими же метками, как у спутника Мары, которого она принимала за писаря. Ее удивила яркость их окраски: у себя в стране она привыкла к неизменному черному цвету хитиновых оболочек инсектоидов.

Ее привели в центр почтенного собрания, и тогда высокий маг обернулся и вперил в Мару рубиновые глаза:

— Человек-цурани, кто ты?

Мара набрала полную грудь воздуха:

— Я Мара, властительница Акомы и Слуга Империи. Я пришла к вам, чтобы попросить о…

— Человек-цурани, — прервал ее маг звучным голосом, — те, кого ты видишь перед собой, это судьи, которые уже осудили тебя и вынесли приговор. Тебя доставили сюда не затем, чтобы ты просила о чем бы то ни было, поскольку твоя судьба уже решена.

Мара застыла на месте, словно ее ударили.

— Осудили?! За какое преступление?

— Преступление заключается в самой твоей природе. Преступление в том, что ты — это ты. Поступки твоих предков — это свидетельство против тебя.

— Я должна умереть за то, что творили мои предки столетия назад?

Маг из чо-джайнов оставил вопрос без внимания.

— Прежде чем твой приговор будет оглашен и ради страны Цурануани, человеческого улья-дома, который дал тебе жизнь, согласно нашему обычаю тебе будет даровано право последней воли, чтобы твои соплеменники не были лишены той мудрости, которую ты пожелаешь им передать. Тебе отводятся часы до наступления ночи; в эти часы ты можешь говорить. Наши писцы запишут все, что ты скажешь, и их манускрипты будут переправлены к тебе на родину с помощью купцов Турила.

Мара взглянула на мага и пришла в ярость. Ей, как и Люджану, было невтерпеж: потребности тела нуждались в удовлетворении. С полным мочевым пузырем она была уже не в состоянии думать. В голове у нее не укладывалось значение короткой речи мага: получалось так, что ее здесь рассматривают просто как единичную особь из роя и что, даже если она сама исчезнет навсегда, для роя важным будет только одно: произойдет ли из-за этого приобретение или утрата каких-то сведений.

В рубиновых глазах мага не отразилось ни малейшего колебания. Никакие доводы не помогут, и спорить бесполезно — Маре это было очевидно. Ее неистовый порыв, который в конечном счете помог убедить совет Турила, здесь не даст ничего.

Она чувствовала себя задетой и униженной: эта «цивилизация» сумела повернуть дело таким образом, что все достижения Мары в Империи потеряли всякий смысл и от них было не больше толку, чем от стараний человеческого детеныша навести порядок в своей песочнице. В глазах этой расы инсектоидов сама Мара выглядела ребенком-несмышленышем — опасным, смертоносным, но тем не менее ребенком. Ну хорошо же! Раз так, она даст волю любопытству, которое ее снедает! Может быть, именно на этом пути ее посетит столь необходимое вдохновение? Разозлившись до белого каления, Мара отбросила всякую осторожность, всякую заботу о своей семье и об Империи. Она отдала себя во власть инстинктов ребенка.

— У меня нет великого наследства мудрости, — объявила она дерзко. — Вместо того чтобы передавать какие-то знания, я хочу попросить о них. На землях моей родины действует некий договор, в силу которого чо-джайны остаются покоренным народом. В моей стране запрещено говорить об этом или разглашать любые сведения о войне, которая привела к столь печальному исходу. Если память об этой великой битве и об условиях заключенного после нее мира сохраняется в городе Чаккаха — я хочу, чтобы мне рассказали об этих событиях. Я хочу узнать правду о делах прошлого, из-за которых вы меня сегодня осудили.

Среди трибунала поднялся гул голосов — жужжание и щелканье, сливающиеся в какофонию. Чо-джайны из конвоя сидели у нее за спиной в полнейшей неподвижности, как будто могли оставаться в таком положении хоть до скончания веков. Писарь, стоявший рядом с магом, судорожно дернулся, а потом слегка изменил позу, словно пребывая в нерешительности. Сам маг не шелохнулся; но наконец он поднял крылья, тонкие, как паутинка. Их складки развернулись с легким шелестом, породив едва ощутимое дуновение воздуха, и распрямились, издав резкий хлопок, который заставил всех немедленно притихнуть.

Мара уставилась на мага с таким видом, какой бывает у простака, которому показывают фокусы; однако она не преминула заметить, что крылья каким-то образом прикреплены к передним и задним конечностям и, при всем их сходстве с паутиной, размерами не уступают корабельным парусам. Суставчатые передние конечности простирались в вышину чуть ли не до крыши купола.

Маг повернулся на ногах-ходулях и, гневным взором призвав судей к молчанию, вновь обратился к Маре.

— Ты любопытна, — заметил он.

Мара поклонилась, хотя чувствовала, что ноги плохо ее держат:

— Да, Всемогущий.

Маг со злобным шипением выдохнул воздух:

— Не приписывай мне титул, которым твои сородичи награждают преступников-предателей из Ассамблеи.

— Ну тогда, значит, «господин», — поправилась Мара. — Я лишь выражаю свое смиренное почтение, ибо мне тоже пришлось пострадать от гнета Ассамблеи.

При этих словах среди присутствующих снова поднялся непонятный гомон, однако он быстро прекратился. Пристальный взгляд мага, казалось, проник сквозь кожу Мары и коснулся самого средоточия ее мыслей. Застигнутая врасплох ощущением нестерпимой боли или ожога, Мара скорчилась и издала душераздирающий вопль. Это ощущение прошло так же внезапно, оставив лишь легкую дурноту и головокружение. Властительница изо всех сил постаралась обрести равновесие и выпрямиться.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});