Зеркала и галактики (СИ) - Ворон Елена

– Мистер Итон, – я обернулся на верхней ступени, – черные кургуары находятся под охраной. Под моей. Не советую вам на них покушаться – иначе будете иметь дело со мной.

От такой дерзости Гарри оторопел. В глазах у меня расплывалось, и я не видел его отвисшей челюсти.

Затем полицейский обрел дар речи.

– Миссис Хокинс, – зашипел он, – растолкуйте своему щенку…

– Мистер Итон! – вскинулась мать; золото волос плеснулось, точно пламя под порывом ветра. – Извольте выбирать выражения. Мой сын – Дважды Осененный Птицей.

Снова повисла тишина; Гарри переваривал услышанное. Во всей округе не сыщешь дважды Осененного.

Постоялец неожиданно рассмеялся. Стой он поближе, за такой смех я отвесил бы оплеуху, да побоялся оступиться на лестнице, возвращаясь.

– Ха-ха-ха! Вот как ваш егерь охраняет Птиц. Дважды Осененный! Ха-ха-ха-ха! Итон, подумайте: дважды!

Мать уже поняла, что подвела меня страшно: молва понесется на сто миль окрест.

Из конуры полез Дракон. Показались передние лапы с острыми когтями, следом – лобастая голова и широкая грудь, потом мускулистое тело, и наконец – мощные задние лапы и длинный хвост с загнутым кончиком. Иссиня-черный кургуар застыл, расставив лапы и нагнув голову, словно вздумавший подраться поселковый забияка.

Солти умолк; у полицейского рука дернулась к кобуре со станнером. Дракон улыбнулся, показав внушительные клыки, – и скрылся в своем «Адмирале Бенбоу»-2, словно его всосала темнота конуры.

– Гарри, пойдемте, я угощу вас коффи, – миролюбиво предложила мать. – Джим, сейчас же в постель.

Прозрачная дверь гостиницы распахнулась, и я вошел в холл. В голове звенит. Проклятый паутинник…

– Джим! – закричала из-за стойки толстушка Шейла, наш администратор. У нее карие глаза, и щеки похожи на румяные булочки; сейчас ее лицо сливалось для меня в одно смутное пятно. – Мистер Бонс случайно оказался рядом с твоим скутером, а Дракон вообразил невесть что. Кинулся защищать хозяйское добро. Да как вцепится! Чуть не откусил ногу напрочь. Мистер Бонс ужасно рассердился. Тут же куда-то ушел…

Шейла рассказывала мне вслед, пока я подымался на второй этаж. Значит, капитан думал воспользоваться моим транспортом, а бдительный кургуар не дал, и больному старику пришлось тащиться полмили пешком.

Сослепу я проскочил свой номер и сунулся в чужую дверь, долго не мог сообразить, отчего она не открывается. Наконец попал к себе.

Что за дела? На пульте слежения ни огонька, экраны темны. Мой участок заповедника отключен.

Наощупь я потыкал клавиши, включил систему. Восьмой квадрат тревожно замигал – ярко-желтое пятно. Я повалился в кресло, сжал виски. Пока в глазах не прояснится, ехать нельзя – а когда доберусь до места, охотников уже и след простынет.

Кто выключил пульт? Мать расстаралась, не иначе. Слышала, как ссорились мы с Лайной, и вырубила сигнализацию, чтобы дать мне прийти в себя. Я скрипнул зубами от злости. Отцу она бы не посмела такое удружить.

Очевидно, Бонс догадался о ее выходке, включил в своем номере запасной пульт и дал себе труд подежурить. Он сам попросил, чтоб его поселили в номер с пультом слежения, и ему нравится мне помогать. Старый капитан на моей стороне. А остальные… Я не говорю о соседях, не говорю о Лайне; но даже мать втайне мечтает, чтоб я бросил это дело и не рисковал жизнью ради крикливых пучков разноцветных перьев. Один капитан понимает, что такое память и долг. И еще доктор Ливси. Но доктор влюблен в мою мать…

В дверь поскреблись.

– Джим?

Я не откликнулся; вошла мать, поставила что-то на стол. Я сидел, вперившись в расплывающиеся огни пульта.

– Коффи тебе принесла. – Она сзади положила руки мне на плечи. – Не сердись. Джим, право же.

О чем речь – о выключенном пульте или о сорвавшемся с языка «дважды Осененный»? Я уже не злился ни на что, однако промолчал. Мать наклонилась и потерлась щекой о мой висок. Золото волос пролилось мне на колени, но я не мог различить колечки на ее локонах. Когда в детстве отец учил меня считать, мы с ним набирали эти колечки на пальцы и складывали, отнимали, умножали, делили… Я отогнал щемящее воспоминание.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Не переживай, – сказала мать, – все утрясется. Пей коффи и ложись. И выключи эту мигалку. Что расстраиваться зря?

Ее нежные пальцы коснулись моей щеки. Я отвернул голову, уклоняясь от ласки.

– Джим, прости, – проговорила она мягко.

– Проси прощения у Птицы.

Уязвленная, мать ушла. Нехорошо ее обижать, но мне надо было поскорей остаться одному.

Коффи я пить не стал, а намочил в чашке салфетку и промыл глаза. Щипало до невозможности, однако зрение стало возвращаться быстрее.

Я мигом собрался. Браслет-передатчик да старый отцовский станнер – все, что взял. Передатчик тревожно попискивал, и на табло моргал огонек – дублировался сигнал с большого пульта. Я запер дверь и через окно спальни выбрался наружу, оказавшись с торцевой стороны здания.

Здесь не было ни души; на площадке одиноко стоял мой скутер, остальные машины разобрали постояльцы. Море было сине-зеленое, в солнечных бликах; на пляже шумно играла в мяч большая компания.

Подняв прозрачный колпак кабины, я нырнул на сиденье скутера и направился к полосе ивушей, сквозь которые недавно пробегал. Подернутая легкой желтизной листва напоминала, что не за горами осень. Скутер с шорохом скользил по траве, покачивался на кочках. Антигравитационная подвеска сдохла третьего дня, а отогнать машину в город на ремонт мне было недосуг.

Из-за деревьев показался Билли Бонс, помахал рукой – удачи, мол. Я махнул в ответ, хотел было прибавить скорость, да не решился. Поцеловавшись с паутинником, надо не охотников из заповедника гонять, а быть паинькой и лежать в постели. Не буду я паинькой. И Лайну на охоту не поведу.

Воспоминание о нашей ссоре обожгло хуже паутинника. Лайна – дочь сквайра Трелони, чье поместье стоит на берегу Жемчужной лагуны. Местная королева. Балованная девчонка, которой вздумалось стать Осененной дикой Птицей из заповедника.

Вчера Лайне исполнилось двадцать лет, и сегодня она объявила о своем желании.

Услышав такое, я лишь отрицательно потряс головой. Как только ей на ум взбрело? Просить меня добыть ей Птицу!

– Джим, пожалуйста, – кротко попросила моя любимая.

Она сидела в кресле у пульта, подобрав под себя ноги. Темные волосы скрывали ее целиком, виднелся лишь край узкой юбочки да загорелые коленки. Из-под длинной челки на меня глядели яркие глаза – сине-зеленые, точно пронизанная солнцем морская волна.

– Нет, – отрезал я.

– Это не каприз, мне в самом деле нужно.

Считается, что перья Птиц пробуждают в человеке скрытые возможности: чувства обостряются, интуиция усиливается, и люди делаются чуть ли не экстрасенсами. Однако лично я особых способностей за собой не замечал. Интуиция у меня всегда была, а слышать лес и читать следы я умею, потому что егерь. И не заметно, чтобы Осененность пошла на пользу нашим соседям или тому же Гарри Итону. По-моему, это больше вопрос престижа. Люди гордятся собой и бережно хранят подаренные Птицами перья: кто спит на них, кто ставит в вазу, как цветы, а женщины украшают одежду или прическу. И только я в память об отце не держу в своем номере ни единого пера.

Лайна тряхнула волосами, по ним пробежали волны красноватых искр.

– Джим, мои родители – Осененные настоящей Птицей. И твои тоже. И ты сам – Дважды Осененный.

– Это не моя вина. – Я стал Дважды Осененным в день, когда погиб отец.

– Джим, послушай, – проникновенно заговорила Лайна. – Если честно… я не могу выйти замуж за человека, которому я не ровня.

– Я тебе выберу лучшую Птицу из питомника.

– В питомнике не Птицы, а ерунда! Сколько девчонок туда ходили! Лиза, Дана, Тереза… И что? По-твоему, они стали лучше, добрее, умнее? Ты бы на них посмотрел.

Очень надо смотреть на дурех. Я не бываю на балах в поместье Трелони, и Лайна обижается, но мне там тошно. Местное высшее общество – сборище пустомель, которых сквайр вынужден у себя принимать.