Вооружен и очень удачлив - Людмила Горбенко

Спустя полчаса ученик алхимика осознал: нервное возбуждение ни при чем, у него отчаянно чешется шрам в том месте, где ранее был вшит планкит. Просто до жути. До дрожи в пальцах ног. Приложенная к шраму рука нащупала горячий вздувшийся бугор, и Квайл запаниковал. Так как обратиться к медику было делом рискованным — начнутся расспросы, на половину которых нельзя дать ответ, — пришлось отбросить стыдливость и попросить Ааруса поглядеть на его проблему.

Алхимик проблемой заинтересовался. Даже более того, довольно быстро поставил диагноз, пришел от этого диагноза в полный восторг и заставил ученика неподвижно лежать, пока он надрежет кожу… Крик Ааруса Густа разнесся по всем комнатам матросского заведения.

Отмахавшись от прибежавших на помощь девиц, алхимик запер дверь на все замки и засовы, спешно прокипятил самый острый ланцет и приступил к операции. Квайл ничего не чувствовал, но услышал стук твердого о стекло. Зуд моментально прошел, словно и не было, ранку начало саднить. С приглушенным воплем радости Аарус поднес к глазам ученика чашку, на дне которой красовался маленький окровавленный обломок.

По первому впечатлению это был планкит.

Им же оказался обломок по второму (после помывки), третьему (после рассматривания в увеличительную трубу) и четвертому (после удара молотком) впечатлению.

— Кх-кх! — Устав лежать со спущенными штанами, больной деликатно кашлянул.

Вспомнив об ученике, алхимик наскоро продезинфицировал рану спиртом (Квайл заорал), ободряюще хлопнул его по бедру (Квайл заорал еще громче) и бросился к самодельному сборнику «Все о планките».

— Где же это было… нет, дальше! Что-то о крови, о настаивании в течение… какая-то глупость несусветная… Вот! Вот оно!

Фрагмент текста оказался выдержкой из древней легенды. Слегка корявым поэтическим слогом в ней утверждалось, что:

«…планкит не минерал, но вещество живое, его нельзя добыть, но вырастить легко, из ангельской слезы и мертвого покоя он сплавлен в вечный щит владельца своего…»

Пропустив скороговоркой лирику, алхимик забубнил, водя грязным пальцем по строчкам (Квайл с ужасом осознал, что этими руками и была проделана операция), и наконец издал победный вопль, резко сменившийся разочарованным воем.

— У-у, не-э-эт…

— Что такое? — не выдержал студент.

— Абсорбт Патрский утверждает в своих мемуарах, что еще тридцать семь лет назад стал свидетелем получения планкита в искусственных условиях, — сообщил Аарус равнодушно. — Образец металла, добытый на прииске традиционным путем, был выдержан за щекой в течение нескольких часов, омыт слюной от пшеничного хлеба, взращенного на левом от севера горном склоне, а потом извлечен под лучи заходящего солнца и далее подвергнут опыту. Его обсыпали неким «шаманитрокелем», после чего семь дней осколок находился в крови девственной двадцатилетней солнечноволосой девушки, подогреваемый постоянно на водяной бане до температуры тела. На восьмой день планкит был извлечен, но оставил в крови свое семя. Еще спустя четверо суток семя дало всход — в пробирке с кровью начал расти новый кусок умного металла. Идентичный старому. Что скажешь на этот бред? Кривишься? Правильно. Сплошная дребедень вроде детских баек про черную руку. Нет, но что же такое произошло с тобой — вот загадка! Это же натуральная планкитовая плашка, только маленькая! Или все же обманка?

— Не знаю, — промямлил Квайл, судорожно припоминая свой рацион до ухода с прииска и подсчитывая количество дней, проведенных в поисках алхимика. В душе поднималась волна паники.

— Ты что, на самом деле поверил Абсорбту Патрскому? Не трясись, дурачина, это же мемуары, выдумка, полная ерунда! — качнул седой головой Аарус. — Наверное, я из-за спешки не вытащил из тебя сразу этот осколочек. Научный процесс не может зависеть от туманных факторов вроде лучей заходящего солнца и тому подобного. Даже если ты прятал образец за щекой…

Квайл кивнул.

— Правда? — изумился алхимик. — Вот это совпадение! Ладно, допустим. А как насчет хлеба, взращенного на левом горном склоне?

— Перед увольнением нас сняли с довольствия, — дрожащим голоском сообщил Квайл. — А хлеб и сахарное питье на прииске всегда даром, чтобы наемники не теряли сил и не мерзли в холодной воде. Понятия не имею, на каком там склоне росло зерно, но…

— Шаманитрокель! — выпалил алхимик, обвиняюще тыча в грудь ученика пальцем.

— Ни сном ни духом! — открестился Квайл. — Ничем не обсыпал свой образец, клянусь! Или… Кажется, пока пытался проглотить, уронил его… раз. Или два? Не помню. Но точно, что не в шаманитрокель. Кстати, что это такое? А уж насчет остального…

— Сколько тебе лет?!

— Э-э-э… Почти двадцать один.

Аарус Густ вскочил с пуфа так неловко, что опрокинул пудреницу. На стол вывалился рассерженный Черри, который тут же принялся поливать своего создателя проклятиями, ни разу не повторившись. Алхимик молча (что уже свидетельствовало о крайнем волнении) сунул хомункулуса на место, прикрыл крышкой и пристально уставился на Квайла горящим живым глазом, задумчиво почесывая стеклянный — дурная привычка, приводящая в трепет не одного клиента.

— Черт с ним, с шаманитрокелем! Этого не может быть! Не верю! — вынес он свой вердикт, изучив ученика с ног до головы. — Здоровенький парень, все на месте. Если бы мы работали в богадельне, я бы еще понял. Но в борделе! Скажи, ученик… как там тебя… ты ведь уже познал женщину?

Квайл выпрямился во весь скудный рост.

— Прекратите эти гнусные намеки! Как раз сегодня я встречаюсь с Найсой-Марией!

— С Найсой? Ну да, ну да, помню, новенькая… черноволосая такая, правильно? Милая девица, все при ней, даже чересчур. А… до сегодняшнего дня? Нет, все-таки? А?

Квайл покраснел.

— Девственник он! — гаркнул из-под крышки пудреницы хомункулус. — Даю ногу на отсечение!

— Я тебе ее сам оторву! — тихо пообещал пудренице Квайл. — Предатель! Я тебе как своему, а ты… Разгласитель чужих секретов!

— Трус! С девками надо решительней! Чтобы они не успевали заметить, какого ты роста! — не остался в долгу хомункулус. — Вот выпустите меня на улицу! Выпустите, и я всем покажу!

Единственный глаз алхимика стал таким круглым, что сравнялся размером со стеклянным. Бросившись к трактатам, он так нетерпеливо вцепился в страницы, что выдрал некоторые из переплета. Найдя нужное место, алхимик еще раз вслух перечитал отрывок из поэмы и выдержку из воспоминания Абсорбта Патрского, завершив чтение патетической декламацией стихотворного фрагмента: «…планкит не минерал, но вещество живое», на котором и застрял, повторяя как заведенный: «Не минерал! Живое! Не минерал! Живое! Не…»

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});