Мэрилин Монро - Дональд Спото

Артур написал в дополнение к снимкам Аведона текст, полный любви и признательности и выдержанный в хвалебном, едва ли не торжественном тоне. В нем подчеркивалась прямолинейность и впечатлительность Мэрилин, которая «радуется всему, как дитя... и испытывает сочувствие и уважение к немолодым людям... ребенок замечает в ней радость и надежду, а старушка знает, что нет ничего, длящегося вечно». По словам Артура, для актрисы самой важной была дань, возданная Харлоу: ведь последняя затронула не только и не столько разум, сколько чувства Мэрилин. Она «с сочувствием относилась к трагической жизни Джин Харлоу... идентифицируя себя с тем, что в этой женщине было наивной правдой, было подлинно манящим и сексуальным».

Когда Мэрилин прочитала этот комментарий, то почувствовала себя глубоко подавленной, а вовсе не воспрянувшей духом. Почему он подчеркивал ее наивность и склонность к тому, что было им названо «манящим и сексуальным»? Разве это всё, чем она располагает? Мэрилин отреагировала несколько невротически, поскольку данное эссе — один из самых лестных и похвальных текстов, которые написал о ней Миллер. Однако она, не обращая внимания на слова одобрения, впечатлялась сравнением с Харлоу. Упоминание о тяжелой жизни ее предшественницы, о ее борьбе с Голливудом и последовавшей за этим ранней смерти подействовало на мучимую неуверенностью Мэрилин угнетающе, и в пятницу, 12 сентября, она позвонила Артуру в Нью-Йорк. Неизвестно, о чем они разговаривали, но в тот же вечер Артур написал Мэрилин письмо о проблемах с собственной психикой, и это письмо сохранилось. Обращаясь к ней словом «любимая», он пишет, что она — его идеал и он просит у нее прощения за то, чего не сделал (имея, пожалуй, в виду отсутствие своего материального вклада в их брак), и за то, что сделал (видимо, намекая на злополучную запись в раскрытом дневнике). Сюда добавлено, что он, как ему кажется, делает о себе важные открытия во время психотерапевтических сеансов, которые регулярно проводит с доктором Левенстайном и которые позволяют ему понять причину заторможенности в его эмоциональной жизни. Он растолковывает Мэрилин пункты, вызвавшие у нее сомнения в статье, которая была написана для «Лайфа» (скорее всего, в дополнение к тому, что уже обсуждалось по телефону), и выражает убеждение, что его аргументы были правильными и интересными. Письмо кончается мольбой о том, чтобы она любила его и проявила терпимость к его душевному разладу и внутренним сомнениям[387].

Это письмо имеет огромное значение, поскольку оно противоречит общей тональности и конкретному содержанию опубликованных мемуаров Артура Миллера; ведь в них он представил себя как психически устойчивого мужчину, на протяжении длительного времени страдавшего из-за женщины, которую временами считал очень милой и талантливой, но всегда — балансирующей на грани душевной болезни. В тех фрагментах его книги «Извивы времени», что посвящены Мэрилин, полным-полно покровительственных речей о «дорогой девочке» и «совершеннейшем ребенке», о вечно рассеянном и пребывающем в расстроенных чувствах существе, которое копается в выдуманном им самим прошлом, а также о женщине, от которой он еле успел унести ноги, сохранив жизнь и здоровую психику. Хотя ни от какой автобиографии нельзя ожидать объективной оценки интимных переживаний ее автора, однако данные конкретные воспоминания носят на редкость неполный характер, избирательны при изложении фактов, относящихся к их супружеской жизни, а также необычайно затемнены попытками самозащиты и самооправдания; их мог написать лишь тот, кто испытывает чувство вины и угрызения совести[388].

Письмо, датированное 12 сентября 1958 года, помогает скорректировать эту одностороннюю точку зрения. Быть может, Мэрилин искала счастье на земле, но он разыскивал богиню. Как справедливо заметил Сидней Сколски, Артур мог почувствовать себя возмущенным, обнаружив, что Мэрилин не только не является для него ни спасительницей, ни тем человеком, который, как он надеялся, разрешит его духовные проблемы, но и сама испытывает трудности в отношении себя. Мэрилин не дано было преодолеть его творческую немощь и те симптомы заторможенности в его эмоциональной жизни, в которых он сам признавался, и Норман Ростен был прав, когда отметил, что Артур «во все большей и большей степени жил рядом с ней как наблюдатель, а тень, павшая в Англии на их брак, все более ширилась и росла».

Телефонного разговора с Артуром, по всей видимости, не хватило, чтобы утешить Мэрилин, поскольку в тот вечер актриса приняла слишком много снотворного, скорее всего, запив таблетки шампанским. К счастью, она не умерла и не впала в летаргию — ее организм прореагировал типичным образом: у нее случился настолько сильный и длительный приступ рвоты, что Пауле пришлось уложить ее на уик-энд в больницу. В понедельник Мэрилин снова приступила к работе. Через несколько дней приехал Артур, чтобы утешить и немного обрадовать ее, а также потому — это мнение его приятельницы Оли Раух, — что в Нью-Йорке ему по существу нечего было делать: он представил первый вариант сценария «Неприкаянных» Джону Хьюстону, который отнесся к нему благосклонно и который, как они надеялись, должен был стать режиссером этой картины.

Присутствие Артура ничем не помогло. Смущенный тем, что сам признал отсутствием у своей жены профессионализма, он стал еще одним авторитетом, с которым должна была считаться Мэрилин. Вдобавок ко всему Артур доводил и без того удрученный съемочный коллектив до полного отчаяния тем, что без спроса вмешивался в работу, наверняка надеясь ободрить этим жену. Неприязнь вызвала и высокомерная поза, которую он невольно принимал. Будучи представленным Уайлдеру и Даймонду, Артур долго распространялся на тему различий между классической комедией и трагедией — и этой профессорской дидактикой не снискал себе симпатий ни жены, ни ее коллег. Тогда-то Джек Леммон и осознал, что Мэрилин «проходит через настоящий ад на земле — страдая и тем не менее внося в их фильм своеобразные чары. Она храбро отыграла эту роль, на самом деле храбро». Впрочем, она всегда давала все что могла, борясь при этом за то, чтобы дать еще больше и сделать еще лучше.

У источников этой борьбы лежало также желание воспротивиться тому плохому мнению, которое, по суждению Мэрилин, имел о ней Артур. Актриса поделилась с Рупертом Алланом и Сьюзен Страсберг своими опасениями насчет того, что Артур считает ее особой, поглощенной собой и не подготовленной в профессиональном смысле. В свое время такие актеры, как (в числе прочих) Спенсер Треси и Эррол Флинн, запросто срывали съемки на неделю, чтобы сбежать и удариться в какой-то пьяный загул, а Джуди Гарленд постоянно подкармливали любой наркотой, какую она только пожелает. А ведь это всего лишь троица из огромного количества актеров и актрис, по сравнению с которыми Мэрилин выглядит пунктуальной и проворной, как свежеиспеченный лейтенант. Кстати говоря, на Мэрилин, помимо всего прочего, как бы свалились последствия того легкомыслия и поблажек, которые на протяжении многих десятилетий доминировали в отношениях разных киностудий к подобным актерам. Ей пришлось не только бороться со своими дурными наклонностями, но и смириться с фактом, что времена, когда актеров баловали и смотрели на их слабые струнки сквозь пальцы, бесповоротно миновали — продюсеры больше уже не хотели транжирить на это деньги.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});