Дарители - Мария Барышева

В девяностых магазины сгинули неведомо куда, и в доме в течение нескольких лет располагались несколько недолговечных банков и фирм, после чего он попал в собственность крупного предпринимателя, вознамерившегося превратить дом в центр развлечений, для чего решил его несколько осовременить и расширить, пристроить к центральной части эркер[17], но, к счастью, неожиданно разорился раньше, чем успел начать осуществлять свои планы. Дом побывал несколькими диско-барами и в конце концов, после масштабного ремонта-реставрации, превратился в один из самых элитных волжанских ресторанов «Князь Болконский». Вернулись на место узорная ограда, массивные фонари, парадный вход снова стал парадным, перестроенный зал заполнился длинными столами, огромными хрустальными люстрами, зеркалами, картинами, скульптурами и портьерами. Теперь здесь звенели тонкие дорогие бокалы, оркестр играл классическую музыку, по новому паркету снова, как когда-то, скользили пары, пусть и танцевавшие много хуже; и отдыхали здесь классически, парадно, изо всех сил стараясь держаться в рамках аристократизма, стремительно, правда, исчезавшего по мере принятия алкоголя; здесь придумывали сказку про век утонченности, изящества и отточенных манер и жили в ней, пока не выходили на улицу. Здесь справляли различные торжества самые состоятельные люди города. И охранников здесь было особенно много. В те дни, когда в «Князе Болконском» не давались званые ужины, вход был свободным, и атмосфера девятнадцатого века исчезала под влиянием по-деловому одетых посетителей, короткоюбочных дам и современной музыки. Но не сегодня.

К половине восьмого вечера стоянка перед рестораном уже напоминала автовыставку, и машины все прибывали и прибывали. Большие ажурные въездные ворота почти не закрывались, суетились обслуга и охранники. Кое-кто из приглашенных, решив даже свой приезд оформить в соответствии с духом предстоящего вечера, прибывал в двуконных фаэтонах. Высаживая пассажиров, кучера, одетые соответственно временам фаэтонов, разворачивали свои экипажи и отправлялись по новым вызовам. Некоторые, держа в одной руке вожжи, говорили по рации.

Прибывали мужчины — серьезные, солидные, в дорогих костюмах, большинство уже в возрасте, с уверенной походкой и двухслойными глазами, в которых на поверхность было выпущено только, что подходило к обстановке, и ничего лишнего; сдержанно шумные, обдумывающие не только слова, но и взгляды, улыбки и рукопожатия.

Прибывали женщины — женщины всех возрастов, жены, секретарши, любовницы, родственницы — женщины всех мастей — от бледнокожих северных блондинок до золотистых азиаток с блестящими черными волосами, от чистокровных, крепких волжанских шатенок до худощавых экзотических мулаток — потомков прижившихся в Волжанске сомалийцев и нигерийцев; смеющиеся произведения искусства салонов красоты в облаках французских духов выпархивали из машин, поднимались по широкой лестнице, сбрасывали пальто и шубы на руки проворно подбегающих лакеев, являя свету роскошные вечерние платья самых разнообразных цветов и фасонов, но непременно длинные, многие «под старину», оттененные шарфами и шалями. Женщины отражались в зеркалах, бросали друг другу небрежные комплименты, довольно часто несшие в себе не слишком старательно завуалированное оскорбление, и, в сопровождении своих спутников, поднимались в зал, где уже ждали накрытые столы, и музыка, плещущаяся от стены к стене, и яркий свет хрустальных люстр, под которым вспыхивали огоньки в драгоценных украшениях, в лакированных ногтях и в глубинах зрачков.

«Фантом» прибыл одним из самых первых, доставив виновника торжества, его жену, дочь и Сканера. Последний, невзирая на указ Баскакова, явилсятаки в своем любимом сером френче, выглядевшем здесь достаточно нелепо. За стол сели далеко не сразу, и пока Виктор Валентинович и Инна, нарядившаяся в золотистое, сильно декольтированное платье, отделанное роскошными кружевами, встречали гостей, Сканер рассеянно бродил по залу, с тоской и беспокойством поглядывая на далекий дверной проем, за которым начинался холл. Плохое предчувствие, еще с утра ползавшее крохотным червячком, к вечеру превратилось в тугой, тяжелый ком, камнем осевший где-то в районе желудка, и тот то и дело давал о себе знать болезненными спазмами. Ему отчаянно хотелось оказаться «дома», запереться в своей комнате, куда Чистовой пока хода не было, включить видеомагнитофон и смотреть один за другим старые фильмы… и, конечно, говорить с Яной — ведь она приходила только, когда он был один, — беззаботная, обнаженная, золотоволосая, безжалостная, ни разу не давшая до себя дотронуться. Но ему приказали приехать, и он приехал — не по приказу Баскакова, а по приказу Чистовой — и хуже всего было то, что Яна полностью поддерживала сумасшедшую художницу, и даже сейчас, где-то в глубине мозга она, невидимая, шептала ему, что он все делает правильно. А еще был страх — сильнейшее чувство на земле. Он не хотел умирать. Но если что-то произойдет с картиной, с ним случится нечто худшее, чем смерть. Перед этим гасло все — даже немилость золотоволосого призрака.

Ты единственный оставшийся в живых, жрец. До сих пор ты приносил жертвы только себе. Пора вспомнить и боге. Ты помнишь, кто твой бог, Шестаков? Ты помнишь, кто тебя сотворил? Ты помнишь, кто может тебя разрушить? Послушание почитается за добродетель — крайне прискорбно, что эту добродетель в тебя приходится вколачивать страхом.

Слова Чистовой летели в его голове бесконечной, сумасшедшей каруселью, и с течением времени начали вызывать всплески паники. Он ничего не знал о ее планах, не знал, чего она ждет от сегодняшнего вечера, но хорошо знал, что от него потребуется какая-то услуга — во время их короткого разговора Наташа достаточно ясно дала это понять. От Сканера не укрылось, что в ее речи стал проскальзывать странный старинный пафос, она употребляла не свойственный ей прежде выражения, и иногда ему казалось, что с ним разговаривает кто-то, не принадлежащий текущему веку.

Он вздохнул, рассеянно шагнул в сторону и наступил на платье какой-то пышной шатенке, проходившей мимо, и ткань платья едва слышно треснула. С трудом проговорив извинения разгневанной женщине, он поспешно ретировался с места происшествия, не глядя, куда идет, а, остановившись и подняв глаза, увидел, что оказался почти рядом с выходом в холл. Выход притягивал его, как магнит. Пройти туда, там длинный холл с рядом ниш и квадратной колонной в центре, а в конце — тяжелые двери с литыми ручками, а за ними — безопасность.

Сканер заставил себя вернуться в центр зала, но там его взгляд устремился на ряд огромных арочных окон, задернутых тяжелыми вишневыми портьерами. Выругавшись про себя, он отвернулся, машинально положив ладонь на левую сторону груди. Там, под френчем, в кармане рубашки покоилась плоская бутылочка с авиационным керосином, и он постоянно проверял, надежно ли она закрыта. Достать керосин Сканеру, при довольно жесткой ограниченности его передвижений, стоило большого труда, но Чистова попросила, и он сделал. Нельзя ее злить, нельзя… Только зачем он ей — не собирается же она поджечь ресторан? Впрочем, это не его дело. Не его дело. Изо всех сил стараясь не смотреть на дверной проем и на окна, Сканер снова начал разглядывать гостей. Пробегая по одному из мужчин, его взгляд дернулся и на мгновение вернулся обратно — человек, стоявший довольно далеко и вполоборота к нему, показался ему смутно знакомым — то ли черты лица, то ли манера держаться напомнили что-то. Высокий, в обычном для охранников темном костюме, мужчина был абсолютно лыс, что компенсировалось густой короткой черной бородой, которой его лицо заросло почти до глаз. Несколько секунд Сканер пристально смотрел на него, потом отвернулся. Может, и вправду встречал где-то раньше — какая разница? Он начал наблюдать за женщинами — не промелькнет ли какая-нибудь похожая на Яну?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});