Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлинский насмешник

– Почему батюшка не зашел переодеться? – спрашивала его Юэнян. – Проводил монаха и куда-то исчез. Где ж он теперь пирует?

– Батюшка на Львиной счета подводит, – обманул Дайань хозяйку.

– Так целый день за счетами и сидит!

– Нет, после счетов вина попросил подать, – сочинял слуга.

– Значит, один пирует! – возмутилась Юэнян. – Не будет он один сидеть! Ложь ты говоришь, по глазам вижу. Ответь, зачем от Ханей слуга приходил, а?

– Спрашивал, когда дядя Хань вернется, – невозмутимо отвечал Дайань.

– Что ты, арестантское твое отродье, зубы-то мне заговариваешь! – заругалась хозяйка. – Скажи, у матушки Второй, мол, день рождения, – наказала она Дайаню. – Дома, скажи, ждут.

Сяоюй подала Дайаню фонарь, и он направился в лавку. Там за прилавком разместились Шутун и приказчик Фу. Перед ними стояли кувшин вина, тарелки с закусками и блюдо потрохов. Пинъань принес две банки маринованной рыбы. Дайань появился в самый разгар пирушки.

– Как хорошо! – воскликнул он, ставя на пол фонарь. – Вовремя, выходит, подоспел. А ты что тут делаешь, распутная бабенка? – спросил он, посмеиваясь, Шутуна. – Я тебя обыскался, а ты вон где, оказывается, скрываешься. Пируешь, значит?

– Это зачем же я тебе понадобился? – спросил Шутун. – Может, захотелось внуком моим приемным заделаться, а?

– Ты еще смеешь отговариваться, деревенщина! – накинулся на него Дайань. – Чтобы тебя в задницу пырять, вот зачем!

Он перегнулся через стул и поцеловал Шутуна.

– Я б тебе сказал, негодник! – ругался Шутун. – Ишь, навалился! Шапку сбил. Так-то и зубы выдавишь.

– Пинъань! – крикнул приказчик Фу, заметив новую шапку на полу. – Шапку возьми, а то, чего доброго, затопчут.

Шутун подхватил шапку и бросился на кан. У него так и зарделось все лицо.

– Мне тебя, потаскушку, разжечь хотелось, а ты злишься, – проговорил Дайань и, повалив Шутуна на кан, плюнул ему прямо в рот.

Дайань опрокинул вино, и оно разлилось по прилавку. Приказчик Фу стал поспешно вытирать прилавок, опасаясь, как бы не подмокли счета.

– Хватит шуток! – крикнул он. – Долго ль до греха!

– Интересно, у кого это ты такие замашки перенимаешь, потаскушка, – продолжал Дайань. – Ишь, какой строптивый!

У Шутуна торчали всклокоченные волосы.

– Шутки шутками, но зачем же мерзкой своей грязью в рот человеку харкать?!

– Да тебе, деревенщина, не впервой грязь-то глотать, – говорил Дайань. – Сколько переглотал, сколько еще глотать предстоит!

Пинъань подогрел вина и поднес Дайаню.

– Пропусти чарку, – сказал он, – да скорей за батюшкой ступай. Потом поговорите.

– Дай батюшку встретить, – пригрозил Дайань. – Я с тобой еще поговорю. Я тебе покажу! Будешь меня стороной обходить, сопляк плюгавый. А плевок – это цветочки.

Дайань выпил вина, позвал из сторожки двоих слуг-подростков. Те взяли фонарь, а он вскочил на лошадь и направился к Ван Шестой.

Прибывшие постучали в ворота. Их впустили.

– Хозяин где? – спросил Циньтуна Дайань.

– Спят, – отвечал тот и запер ворота.

Оба прошли в кухню.

– А! Наконец-то и Дайань пожаловал! – встретила их старая Фэн. – А тебя тетушка Хань ждала. Вот и закусок оставила.

Старуха полезла в буфет и достала оттуда блюдо ослиного мяса, блюдце копченой курятины, две чашки праздничной лапши и кувшин вина. Дайань принялся за еду.

– Поди-ка сюда, мне одному не выпить, – немного погодя позвал он Циньтуна. – Давай вместе разопьем.

– Это тебе оставили, сам и пей, – отозвался тот.

– Да я только что дома выпил.

Циньтун присел за компанию.

– Мамаша! – крикнул Дайань, выпив вина. – Я тебе что сказать хочу, только не сердись. Ты, я гляжу, то матушке Шестой прислуживала, а то уж для тетушки Хань стараешься. Погоди, я вот матушке Шестой про тебя скажу.

Фэн шлепнула Дайаня по плечу.

– Ах ты, пострел! – ворчала она. – Чтоб тебе провалиться совсем. Смотри, молчи у меня. Матушка узнает, всю жизнь на меня в обиде будет. Я тогда и показаться к ней не посмею.

Пока Дайань разговаривал со старой Фэн, Циньтун подкрался под окно спальни, чтобы подслушать да поглядеть, что там делается.

Симэнь запил горькой пилюлю чужеземного монаха, разделся, и они с Ван Шестой легли на кровать. Потом Симэнь развернул узелок. Первым делом он приспособил серебряную подпругу и серное кольцо, потом достал из серебряной коробочки полтора ли розоватой мази. Снадобья подействовали, да с такой силой, что его предмет достиг размеров поистине устрашающих. Симэнь пришел в восторг.

«Не зря, оказывается, монах так расхваливал!» – подумал он.

Раздетая Ван Шестая, сидевшая у него на коленях, ухватилась рукой за копье.

– Вот ты, выходит, для чего горькую-то просил, – сказала она. – Откуда ж у тебя такое снадобье?

Симэнь без лишних подробностей рассказал о встрече с чужеземным монахом, велел ей лечь на спину и, опершись спиной о подушки, взял свой «метлы черенок» и вставил в надлежащее место. Головка была слишком большой, поэтому пришлось долго проталкивать, чтобы она вошла во влагалище. Через некоторое время из женщины потекло так, что он полностью утонул в ней. Под влиянием винных паров Симэнь Цин усиленно работал, то немного вынимая, то глубоко всаживая обратно и чувствуя невыразимое наслаждение.

Ван Шестая, казалось, опьянела от страсти. Обессилевшая и неподвижная, лежа на подушках, она непрерывно бормотала:

– Милый, ты слишком большой сегодня, я, развратная женщина, могу умереть от тебя.

И немного погодя она прошептала:

– Молю тебя, во что бы то ни стало, погоди немного, тебе еще придется поработать в заднем дворике.

Симэнь Цин перевернул Ван на кровати лицом вниз и продолжил игру. Поддерживая ноги женщины, Симэнь Цин изо всех сил давил на нее, и звуки, возникавшие от давления, слышались непрерывно.

– Дорогой, дави хорошенько меня, распутницу, не прекращай, а еще попрошу тебя – принеси свечу, при свете забавляться еще лучше.

Симэнь Цин пододвинул свечу поближе. Он велел женщине лечь под него и, раздвинув ноги, сам сел сверху, стал притягивать ее ноги к себе и, опускаясь на корточки, поднимать их. Ван Шестая внизу одной рукой поглаживала свое влагалище, загибала ноги и двигалась в направлении Симэнь Цина, непрерывно издавая стонущие звуки.

– Как воротится твой муженек, я его с Лайбао и Цуй Бэнем в Янчжоу за солью пошлю, – говорил Симэнь. – А соль продадут, в Хучжоу отправлю, за шелком. Как ты на это смотришь?

– Куда хочешь, туда и отправляй, мой милый, – отвечала Ван. – Лишь бы дома без дела не сидел, рогатый. Да! А кто же в лавке будет?

– Бэнь Дичуаня можно поставить, – говорил Симэнь. – Пусть за него торгует.

– Ну и ладно! – соглашалась она. – Пусть Бэнь торгует.

Они и не подозревали, что их подслушивал и подсматривал, к великому своему удовольствию, Циньтун.

Между тем из кухни вышел Дайань.

– Чего ты тут подслушиваешь? – шлепнув по плечу Циньтуна, сказал он. – Пойдем лучше прогуляемся, пока они не встали.

Они вышли на улицу.

– Знаешь, сзади в переулке хорошие девочки появились, – говорил Дайань. – Я на лошади мимо дома Лу Длинноногого проезжал и видел. Одну зовут Цзиньэр, другую – Сайэр. Лет по семнадцати, не больше. Малышей здесь оставим, а сами туда заглянем. – Дайань кликнул слуг-подростков: – Вы тут поглядите, а мы ненадолго отлучимся по нужде. Если понадобимся, сзади в переулке поищите.

Светила луна, когда оба вышли за ворота. Надобно сказать, что направились они прямо в веселый дом в переулке Бабочек, который сплошь состоял из таких домов, и насчитывалось их больше дюжины.

Подвыпивший Дайань долго стучался в дверь. Наконец ему открыли. За столом под лампой хозяин Лу Длинноногий со своей женой, содержательницей дома, взвешивал на желтом безмене серебро.

Едва завидев демонами ворвавшихся в комнату Дайаня и Циньтуна, они сейчас же задули лампу. Хозяин узнал Дайаня, доверенного слугу надзирателя Симэня, и предложил гостям присаживаться.

– Позови-ка тех двух барышень, – сказал Дайань. – Пусть споют, и мы уйдем.

– Поздновато вы пожаловали, господа, – отвечал хозяин. – К ним только что прошли посетители.

Дайань, ни слова не говоря, направился внутрь помещения. При потушенном свете было темно, как в пещере. В полоске лунного света, падавшего на кан, виднелись белые войлочные шапки винокуров. Один спал на кане, другой разувался.

– Кого это несет? – спросил он Дайаня.

– Я пришел, мать твою в глаз! – крикнул Дайань и, размахнувшись, двинул винокура кулаком.

– Ай-я! – крикнул винокур и, как был босой, бросился наружу.

За ним последовал и другой, разбуженный криками. Дайань велел зажечь огонь.

– У, дикари, босяки проклятые! – ругался он. – Еще спрашивает: кого несет! Спасибо пусть говорит, что не стал связываться. А то бы голову намылил да в управу отвел. Там бы новеньких тисков отведал.