Книги Якова - Ольга Токарчук

довольно улыбаясь, словно ребенок, которому удалась красивая фраза.

Иероним Флориан Радзивилл готовился к этому дню не один месяц. Сотни крестьян в его владениях в Литве ловили всевозможного зверя: лис, кабанов, волков, медведей, лосей, косуль загоняли в большие клетки и перевозили на санях в Варшаву. На большом поле на берегу Вислы Радзивилл приказал высадить маленькие елочки и таким образом создать искусственный лес с прямыми тропинками. В центре поставили изысканный охотничий домик для знатных гостей и друзей короля Августа – трехэтажный, снаружи обитый зеленым сукном, а внутри устланный шкурами черно-бурых лис. Дальше, за оградой, установили трибуны для зрителей.

Король с сыновьями и свитой, в которой вместе с прочими иерархами раздувался от важности примас Лубенский, заняли этот домик, а шляхта и придворные расселись на трибунах, чтобы все хорошо видеть. Брюль с супругой немного опаздывают, появляются, когда уже начинают загонять зверя. На морозном воздухе всем делается весело, не в последнюю очередь благодаря меду и глинтвейну с пряностями, щедро разливаемому слугами. Моливда украдкой разглядывает короля, которого видит впервые в жизни. Август массивен, толст, уверен в себе, раскраснелся от мороза. Мягкий, хорошо выбритый королевский подбородок кажется нежным, как у большого младенца. Сыновья по сравнению с ним – просто коротышки. Король пьет, разом опрокидывая целый кубок, откидывая голову назад, а затем, по польскому обычаю, стряхивает последние капли на землю. Моливда глаз не может оторвать от его белого горла – нежного, трепещущего.

По сигналу трубы начинают выпускать зверей. Ошеломленные, замерзшие, долго пробывшие без движения, едва живые, они стоят возле клеток, не зная, от чего бежать. Потом на них натравливают свору собак, и возникает страшный хаос: волки бросаются на лосей, а медведи – на кабанов, собаки – на медведей; все это – на глазах у стреляющего в них короля.

Моливда пробирается назад; доходит до столов с закусками и просит водки. Ему наливают рюмку, потом вторую и третью. К тому времени, когда представление заканчивается, он уже здорово под хмельком и от этого делается слишком разговорчив. Говорят, король остался на удивление доволен развлечением, это, вне всяких сомнений, очко в пользу Радзивилла: таково общее мнение. А поскольку в Варшаве он гость не частый, тем дороже это будет цениться. Толстый шляхтич в меховой шапке с пером, говорящий с восточным акцентом, рассказывает Моливде, что пан Радзивилл – большой фантазер и умеет при помощи специально сконструированной машины выстреливать животных в воздух, словно пушечные ядра – охотники бьют их в полете. Вот, например, в Слуцке памятной суровой зимой 1755 года так охотились на лисиц. А для кабанов построили специальный шпалер, в конце которого находился ров с водой; животных загоняли в этот шпалер и травили собаками: в панике убегая, они падали прямо в воду, где, беспомощные, становились легкой добычей для стрелков. История имеет успех, и сам рассказчик явно разделяет всеобщее веселье.

Зато после обеда их ждет другая забава. Все охотники, уже под хмельком, собираются вокруг специальной арены; на нее выпускают кабанов, к спинам которых, словно всадники, привязаны кошки. На них натравливают свору собак. Все в восторге, так что к венчающему охоту балу публика пребывает в превосходном настроении.

Моливда возвращается один. Его высокопреосвященство примас Речи Посполитой остался погостить у магната. А секретаря торопят важные дела. Он добирается до Варшавы, где нужно забрать письма в Лович, но это занимает всего три часа. Моливда даже не обращает внимания на то, как выглядит столица в такой пасмурный зимний день, как сегодня. Он вообще не глядит по сторонам. Ну, разве что краем глаза замечает улицы, широкие и грязные; приходится смотреть в оба, чтобы не ступить в лошадиный навоз, от которого в странном холодном воздухе, который кажется Моливде настолько чуждым, что его почти невозможно вдохнуть, идет пар. Пахнет какой-то холодной степью, ветром. Моливде кажется, что внутри у него все скукожилось, то ли от холода, то ли от выпитого, он скорее переводит дыхание, чем дышит. После обеда Моливда отправляется в Лович. Едет верхом, нигде не останавливаясь.

За Варшавой – серое, низкое небо, горизонт – широкий, плоский. Кажется, что земле вот-вот недостанет сил удерживать бремя небес. На разъезженной дороге лежит мокрый снег, уже прихваченный морозом. Время к вечеру, скоро стемнеет, поэтому перед корчмой все больше лошадей. Запах лошадиной мочи, навоза и пота смешивается с запахом, который доносится из кривого дымохода, но прежде всего валит из открытой двери. На пороге стоят две женщины в красных юбках и коротких тулупах, наброшенных на белые праздничные рубахи, внимательно разглядывают всех входящих, видимо, кого-то ищут. Одна, помоложе и попышнее, отбивается от настойчивых ухаживаний подвыпившего мужчины в белой сермяге.

Сама корчма представляет собой постройку из побеленных известью бревен, низкую, с несколькими окошечками, под тростниковой крышей. На лавке у забора сидят женщины, которые приходят сюда поглядеть на большой мир – разогнать скуку. Закутанные в шерстяные клетчатые шали, с покрасневшими от холода носами, они сидят молча и окидывают гостей внимательно-безразличным взглядом. Иногда парой слов комментируют какое-нибудь мелкое происшествие. Те две женщины в тулупах вдруг замечают кого-то, начинается потасовка, крики. Может, это пьяный муж одной из них, а может – сбежавший жених: мужчина сперва пытается вырваться, но в следующее мгновение, успокоившись, позволяет увести себя по дороге в деревню. Заледеневший снег крошится под копытами лошадей, которые тоже с надеждой смотрят на задымленный вход в корчму, но оттуда доносятся лишь приглушенные звуки музыки. Самый меланхоличный звук в мире, думает Моливда: доносящаяся издалека, искаженная деревянными стенами, гулом людских голосов, поскрипыванием под ногами музыка – сведенная к глухим, одиноким ударам барабана. В следующее мгновение к ним присоединяется далекий колокольный звон, заливающий всю округу томительным отчаянием.

ПОСКРЁБКИ. О ТРЕХ ПУТЯХ ПОВЕСТВОВАНИЯ И О ТОМ, ЧТО, РАССКАЗЫВАЯ, МОЖНО СОВЕРШИТЬ ПОСТУПОК

Нахман, то есть Петр Яковский, уже много дней сидит в своей крошечной комнате и пишет. В квартире, которую они с Вайгеле сняли на улице Солец, ужасно холодно, и отсюда все далеко. Вайгеле не оправилась от смерти ребенка, целыми днями молчит. Никто их не навещает, и они ни к кому не ходят. Быстро опускаются сумерки цвета ржавчины. Яковский собирает воск и лепит из остатков новые свечи. Исписанные страницы падают на пол.

…проливается. Каждая ситуация кажется мне бесконечной, когда я пытаюсь ее описать, от бессилия перо выпадает из рук. Описание ситуации никогда не исчерпывает ее до конца, всегда что-то остается неописанным. Когда я пишу, всякая деталь отсылает к другой, а та – к следующей, к какому-нибудь