Шантарам - Грегори Робертс

Наверно, это выглядело глупо, да это и было глупо — идти на войну ради любви. Он не был святым и не был героем, и я знал это. Он даже не был моим отцом. Но за одни эти несколько секунд, когда он смотрел на меня с любовью, я готов был идти с ним на эту войну, и на любую другую тоже. И это не было более глупым, чем выжить ради одной ненависти и возвратиться ради мести. Вывод был такой: я любил его достаточно сильно, чтобы рисковать своей жизнью, а мадам Жу ненавидел настолько сильно, чтобы выжить и отомстить. И я знал, что отомщу: пройду через войну Кадера и убью её.

Я замкнул своё сознание на этой мысли подобно человеку, сомкнувшему пальцы на рукоятке кинжала. Слепые Певцы выкрикивали муку и радость своей любви к Богу. Сердца людей вокруг меня взмывали ввысь, разделяя эти чувства. Кадербхай повернулся ко мне, встретился со мной взглядом и медленно покачал головой. И я улыбнулся, глядя в его золотые глаза, наполненные маленькими пляшущими огоньками, и тайнами, и священным трепетом, вызванным пением. И, да пребудет со мной Господь, я был доволен, свободен от страха и почти счастлив.

Глава 32

Месяц мы провели в Кветте — длинный месяц ожидания, омрачённый разочарованием фальстарта. Задержка произошла из-за командира моджахедов по имени Асматулла Ачхакзай Муслим, вождя народности Ачхакзай, обитающей близ Кандагара, нашего конечного пункта назначения. Ачхакзаи — клан пастухов овец и коз, когда-то входивший в наиболее влиятельный клан дуррани. В 1750 году основатель современного Афганистана Ахмед Шах Абдали[147] отделил ачхакзаев от дуррани, сделав их самостоятельным кланом. Это соответствовало афганской традиции, позволявшей клану, когда он становился большим и сильным, отделяться от родительского клана. Искусный воин и основатель нации Ахмед Шах признал, что ачхакзаи стали силой, с которой необходимо считаться. В течение двух столетий росло могущество ачхакзаев и их статус. Они имели заслуженную репутацию свирепых воинов, и можно было не сомневаться в беспрекословном подчинении вождю каждого члена клана. В первые годы войны с русскими Асматулла Ачхакзай Муслим сформировал из своих людей хорошо организованную, дисциплинированную милицию, ставшую в их регионе передовым отрядом борьбы за независимость — джихада, целью которого было изгнание советских оккупантов.

В конце 1985 года, когда мы готовились в Кветте к переходу границы Афганистана, Асматулла начал колебаться: участвовать ли ему дальше в войне. От его ополчения зависело так много, что стоило ему отозвать своих людей в тыл и начать втайне мирные переговоры с русскими и афганским марионеточным правительством в Кабуле, как все военные действия в районе Кандагара прекратились. Другие отряды моджахедов, не подчинявшиеся Асматулле, такие как люди Кадера в горах к северу от города, остались на своих позициях, но были изолированы: пути их снабжения были крайне уязвимы для нападения со стороны русских. Неопределённость положения заставляла нас ждать: решится ли Асматулла продолжать джихад или же переметнётся к врагам. Никто не мог предсказать, когда прыгнет этот тигр.

Хотя мы все были возбуждены ожиданием и выказывали нетерпение — дни медленно перетекали в недели и казались бесконечными, — я с толком использовал это время: учился составлять фразы на фарси, урду и пушту, даже узнал несколько слов на таджикском и узбекском. Каждый день ездил верхом. И пусть мне так и не удалось избавиться от клоунского размахивания руками и ногами, когда я пытался остановить лошадь или заставить её двигаться в выбранном мной направлении, мне иногда случалось благополучно спешиться, вместо того чтобы оказаться сброшенным на землю.

Каждый день я читал книги из причудливой эклектичной коллекции, предоставленной мне Айюб Ханом, пакистанцем, единственным в нашей группе уроженцем Кветты. Поскольку считалось, что мне слишком опасно покидать наш надёжный лагерь — конеферму на окраине города, — Айюб приносил мне книги из центральной библиотеки. Там было множество малоизвестных, но увлекательных книг на английском языке — наследие времён английского владычества. Название города Кветта происходило от слова кватта, что означало «форт» на языке пушту. Близость Кветты к Чаманскому ущелью, ведущему в Афганистан, и Боланскому ущелью, открывающему дорогу в Индию, предопределила военное и экономическое значение города на целые тысячелетия. Англичане впервые оккупировали старый форт в 1840 году, но вынуждены были уйти, после того как начавшиеся в британском войске болезни и ожесточённое сопротивление афганцев истощили силы колонизаторов. Город был вторично оккупирован в 1876 году и утвердился в качестве главного британского владения на северо-западном рубеже Индии. Здесь был основан Имперский Штабной колледж, готовивший офицеров для службы в Британской Индии, здесь же, в живописном природном амфитеатре окружающих Кветту гор, вырос процветающий центр торговли. Катастрофическое землетрясение, происшедшее в последний день мая 1935 года, разрушило большую часть города и погубило двадцать тысяч человек, но Кветта была отстроена заново. Благодаря своим чистым широким бульварам и приятному климату Кветта стала одним из самых популярных курортов на севере Пакистана.

Для меня же, поскольку я был ограничен рамками лагеря, главным развлечением стали те выбранные наугад книги, что приносил мне Айюб. Проходило несколько дней, и он вновь появлялся на пороге, широко улыбаясь в надежде, что угодил мне, и вручая порцию книг, словно это были сокровища из археологических раскопок.

Днём я ездил верхом, стараясь привыкнуть к разреженному воздуху на высоте свыше пяти тысяч футов, а по ночам читал дневники и судовые журналы давно покинувших этот мир исследователей, старинные издания греческих классиков, снабжённые эксцентричными комментариями тома Шекспира и захватывающе страстный перевод терцин дантовской «Божественной комедии».

— Некоторые думают, что ты учёный, штудирующий священные тексты, — сказал мне однажды вечером Абдель Кадер Хан, появляясь на пороге моей комнаты.

Мы находились в Кветте уже около месяца. Я тотчас закрыл книгу, которую читал, и встал, чтобы поприветствовать его. Кадер взял мою руку и заключил её в свои ладони, бормоча шёпотом благословения. Потом сел на стул, предложенный мной, я же устроился на табурете рядом. Под мышкой у него был свёрток в замше кремового цвета. Положив его на кровать, Кадер устроился поудобнее.

— Чтение на моей родине по-прежнему воспринимается как нечто таинственное, вызывающее страх и служащее почвой для суеверий, — устало сказал Кадер, потирая рукой осунувшееся коричневое лицо. — Только четыре человека из десяти вообще могут читать, а женщин — лишь две.

— А где вы научились… всему, что знаете? — спросил я. — Так хорошо говорить по-английски, например?

— Меня обучал замечательный английский джентльмен, — сказал он, улыбнувшись. Лицо его потеплело от приятных воспоминаний. — Примерно так же, как ты наставлял моего маленького Тарика.

Я зажал в кулаке две сигареты, чиркнул спичкой, зажёг обе разом и одну передал ему.

— Мой отец был главой клана, — продолжал свой рассказ Кадер. — Он был суровым человеком, но справедливым и мудрым. В Афганистане лидерами становятся благодаря личным достоинствам — хорошие ораторы, те, кто умеет распоряжаться деньгами, а также храбрецы, когда необходимо сражаться. Право лидерства не передаётся по наследству, и если сын вождя лишён мудрости, мужества или умения говорить с людьми, это право будет отдано другому, обладающему этими качествами. Мой отец очень хотел, чтобы я последовал его примеру и продолжил дело его жизни: вывести наш народ из мрака невежества и обеспечить его благосостояние. Бродячий мистик — суфий, старик, почитавшийся святым в наших краях, сказал отцу, когда я родился, что когда вырасту, стану сияющей звездой в истории моего народа. Мой отец верил в это всем сердцем, но, к сожалению, я не проявил ни способностей лидера, ни интереса к приобретению этих навыков. Короче говоря, я стал для него горьким разочарованием. Он отправил меня сюда, в Кветту. И мой дядя, преуспевающий торговец, отдал меня на попечение англичанина, ставшего моим наставником.

— Сколько вам было лет тогда?

— Десять, когда я покинул Кандагар и в течение пяти лет был учеником Иэна Дональда Маккензи, эсквайра.

— Должно быть, учеником вы оказались хорошим, — предположил я.

— Наверно, так оно и было, — сказал он задумчиво. — Безусловно, эсквайр Маккензи был очень хорошим учителем. С тех пор, как мы с ним расстались, мне не раз приходилось слышать, что шотландцы славятся мрачностью и суровостью. Люди говорили, что шотландцы — пессимисты, предпочитающие прогуливаться по теневой стороне освещённой солнцем улицы. Полагаю, если тут и есть доля истины, это вовсе не значит, что люди из Шотландии находят тёмную сторону вещей очень смешной. Мой эсквайр Маккензи был человеком, глаза которого всегда смеялись, даже когда он был весьма суров со мной. Каждый раз, думая о нём, я вспоминаю эти весёлые искорки в его глазах. И ему очень нравилось в Кветте: он любил горы и холодный воздух зимой. Казалось, его толстые сильные ноги словно созданы, чтобы взбираться по горным тропам, и не было такой недели, чтобы он не бродил по холмам. Нередко я единственный составлял ему компанию. Он был счастливым человеком, умевшим смеяться, и великим учителем.