Сын башмачника. Андерсен - Александр Трофимов

Родина — книга.

Хотя всю жизнь он терпел муки, он был прав, написав о себе в «Сказке моей жизни»: «Жизнь моя настоящая сказка, богатая событиями, прекрасная! Если бы в ту пору, когда я бедным беспомощным ребёнком пустился по белу свету, меня встретила на пути могущественная фея и сказала мне: «Избери себе путь и цель жизни, и я, согласно с твоими дарованиями и по мере разумной возможности, буду охранять и направлять тебя!» — и тогда жизнь моя не сложилась бы лучше, счастливее, разумнее. История моей жизни скажет всем людям то же, что говорит мне: «Господь Бог всё направляет к лучшему».

Господи, спасибо тебе, что ты так направил его жизнь, шепчу я более века спустя, глядя на лик Вседержителя...

Он написал пять романов и повесть, более двадцати пьес, пять книг путевых очерков. Сохранились его мемуары, переписка, дневники. Он с невероятной быстротой создавал стихотворные экспромты. Количество написанных им стихотворений исчисляется сотнями.

Мы совсем не знаем его как романиста, между тем его роман «Импровизатор» высоко ценил Лев Николаевич Толстой, читатель претенциозный и редкий... единственный в своём роде.

Огромно его эпистолярное наследие, он берег не только письма, важные и не важные, но и вырезки из газет, театральные афиши.

Он был предельно обидчив, мог заплакать за обеденным столом, если ему казалось, что его кто-то оскорбил...

Письма комментируют его богатейшие связи с современниками, его битвы с невзгодами, признательность в его адрес со стороны читателей.

Многое Андерсен писал из-за огромной нужды, потому далеко не всё равноценно в его творчестве. Пьесы Андерсена шли не без успеха, но кто поставит их сейчас? Пьес оказалось недостаточно, чтобы проникнуть в двадцатый век, сказки — всегда самодостаточная величина.

Главное — сказки, сказки, сказки... Его чарующие, незабываемые сказки, которые продиктовали ему ромашки, птицы, солнечные лучи, старые дома, игрушечные солдатики.

Сказки он слышал с самого детства, они так глубоко запали в душу, что семена народных творений взошли новыми ростками.

Как много сил тратил он на роман «Быть или не быть»! Так много ожидал он от него, долго собирал материал для этого произведения, но... «Всё, что являлось в этом романе результатом моих усидчивых научных занятий, имело гораздо меньше успеха, нежели все поэтическое, являющееся непосредственным результатом дарованного мне Богом поэтического таланта».

Может быть, именно в этом, 1858 году, он понял, что он всё-таки сказочник... Ведь его уже узнают дети!!! Он прогуливался по улицам Копенгагена, к нему бросился мальчик, вырвавшись из рук матери.

   — Как ты смеешь заговаривать с чужим господином? — воскликнула мать, после того как мальчик вернулся, подав руку Андерсену.

   — Да это вовсе не чужой!.. Это Андерсен! Его все мальчики знают!

Легко представить чувства писателя, когда он вспоминал эту сцену...

Рядом с Андерсеном некого поставить, ибо он лучше других перерабатывал народные сказки, и никто не сравнится с ним в сказке авторской.

Теперешние так называемые сказочники не обожествляют природу, в то время как у Андерсена каждый кивок цветка, каждая улыбка бабочки, каждое касание листка было обожествлено, а следовательно, требовало выражения на одном из языков, дарованных Господом...

Мудро написал он о себе сам: «Но усерднее всего я всё-таки читал книгу природы, из которой всегда черпал самые лучшие впечатления».

Он всю жизнь рос над собой, всю жизнь уклонялся от всеведения, всезнания пошлости. Если бы не вера а Бога, он не имел бы таких сил сопротивляться этому могучему орудию дьявола: пошлости людской.

Земной бог, сказки...

За неуклюжесть, очень длинные руки и ноги его называли аистом, фонарным столбом, знаменитым заграничным орангутангом.

Мать гордилась им.

— Сын твой будет великим человеком, — сказала знахарка, гадающая на картах и кофейной гуще. — Настанет день — и родной его Оденсе зажжёт в его честь иллюминацию.

Через много лет всё так и случилось. Если хотите прожить обыкновенную жизнь, остерегайтесь знахарок, ведьм. Семена, брошенные ими в душу, порою всходят!

В молодые годы будущий сказочник совсем недолго работал на фабрике, менее подходящее место на земле для него было просто трудно придумать.

Его постоянно мучили наглые шутки рабочих, пошлые анекдоты.

Он отправился в Копенгаген в 14 лет, скопив немного денег, с рекомендательным письмом к танцовщице Шалль, то есть в никуда и ни к кому. Его посохом были мысли о Боге. Андерсен был нелеп и смешон в Копенгагене. Люди всегда одинаковы: они никогда не встречают и не провожают по уму, только по одежде и по содержимому кошелька. К сожалению, кошельки гениев — настоящих и будущих, — как правило, пусты. Их пустота прямо пропорциональна наполненности сердца.

Нет места и возможности писать о нём долго, будь такая возможность, я бы писал о нём всю жизнь...

Среди многочисленных в жизни Андерсена встреч следует отметить его встречу с Йонасом Коллином, занимавшим, среди прочего, ещё и должность директора Королевского театра. Он помог Андерсену в жизни более других людей. Андерсен и жил часто в его семье, любил его дочь, но это была безответная любовь, она — одна из причин безответной любви в его сказках.

Сына его — Эдварда Коллина, Андерсен считал своим ближайшим другом, но когда много лет спустя Андерсен предложил ему перейти на «ты», он отказался, хотя был моложе. Андерсен навсегда так и остался для него «гадким утёнком».

В двадцать лет Андерсен учился в гимназии, где учащиеся были моложе его, терпел унижения, насмешки директора, порой, доходя до крайности: он молил Бога сделать из него «поэта, как Фраккенау», или послать смерть.

Над ним часто смеялись... И в старости он просыпался от этого ядовитого смеха... Он преследовал его, жил в нём, напоминал о происхождении.

Директор гимназии говорил ему, что он кончит жизнь в сумасшедшем доме.

Спасением для него было чтение, более других любил в юности Вальтера Скотта, Гофмана, Гейне.

«Прогулка на Амагер» — первая его достойная внимания книга. Многие высмеивали его за отход от привычного, общепринятого правописания.

Андерсен так вспоминал и об этом, и о многих подобных унижениях: «Да, я был слишком мягко, непростительно добродушен, все знали это, пользовались этим, и некоторые обращались со мной почти жестоко. Сдерживавшие меня поводья зависимости натягивали иногда уж чересчур. Все поучали меня...»

Спасали путешествия. Стипендия, накопленные собственные средства, приглашения; он, как наш Гоголь, без путешествий не смог бы прожить. Но всюду одно и то же: он вырастал как художник, а никто не желал этого замечать: «...Мелочная погоня за моими ошибками и недостатками, то же стремление вечно поучать, воспитывать меня, которое я имел слабость сносить иногда от лиц даже совершенно посторонних...» Господи, всемирное поучение пошлости тех, кто ей учиться не желает, не может...

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});