Евгений Шварц. Хроника жизни - Евгений Биневич

Но после премьеры на спектакль и на пьесу обрушилась критическая кувалда. Первый удар нанес С. Дрейден в «Ленинградский правде», и, как было принято тогда, к нему присоединилась целая орава, успевших прорваться в немногочисленные газеты Ленинграда той поры со своими воплями, не только «весьма критически заостренными, — как выразился Б. Ф. Чирсков, — но и довольно резких по тону».

19 февраля 1948 года по этому поводу собралось Правление ЛО ССП. Присутствовали драматурги, критики, режиссеры. Мнения разделились. Одни встали на защиту авторов и пьесы, другие — на сторону прессы.

Выступил на этом заседании и Шварц. «Я не хотел вообще выступать, потому что не считаю себя на данном этапе развития достаточно оснащенным всякими теоретическими знаниями, чтобы твердо и точно разъяснить, хотя бы Сусловичу, что в пьесе хорошего и что плохого. Это даже почти невозможно, как, например, в басне Толстого, когда слепому объясняют, что такое белый цвет.

Начну издалека. Не удивляйтесь, что мы говорим о статьях. Именно такого рода статьи мешают говорить по существу. Бывало, не особенно нравится пьеса, но благодаря появлению безобразной, несправедливой статьи, приходится забывать гамбургский счет и восстанавливать хотя бы приблизительно справедливость. Березарк говорил о том, что драматурги делятся на профессиональных драматургов и пришедших со стороны. Это очень опасное деление, потому что писатели — поэты и драматурги и критики — делают одно и то же дело. В частности, скажу о себе. До сих пор, к величайшему сожалению, я не могу почувствовать себя профессионалом, к некоторому даже своему ужасу. Каждую новую пьесу начинаешь так, как будто пишешь в первый раз в жизни. Возможно, это мой недостаток, а возможно, что таково время, таков материал, который каждый раз ставится перед нами, и таковы сложности в наше ответственное время нашего ремесла, если не говорить о профессии.

Каждый раз, когда в пьесе видишь что-нибудь живое, каждый раз, когда видишь, что кто-то ещё так же серьезно и так же ответственно думает над тем, как обработать и что делать с новым материалом, радуешься, как будто бы встречаешь попутчика. Мы слышали пьесу Берггольц и Макагоненко, когда она впервые читалась в БДТ, и я был обрадован самым искренним образом. Во-первых, тем, что встретил товарищей по работе, которые столь же ответственно и с таким же трудом, как в первый раз, пробовали поднять, вскрыть и сделать доступным зрителю новый материал, который до сих пор как следует не был обработан. Делается это со всей доступной им добросовестностью и талантом. То, что было сказано, что эта пьеса поэтическая, — это немаловажно. Пьеса поэтическая от начала до конца. Вот что мне нравится и вот почему я её защищаю с особой яростью.

Я должен сказать, что здесь была пальба из автоматов по людям, которые нарушили правила уличного движения. Раз поднят новый материал, то кончен вопрос о профессионализме. Кончены существующие рецепты сочетания характеристик второстепенных действующих лиц и первостепенных действующих лиц. Всё приходится решать с самого начала. Сюжет кажется более важным, чем вопросы конфликтов. Конфликты находятся и всегда с ними справляются, а что такое сюжет и как решать сюжетные вопросы — это дело первостепенной важности. Люди решают по-новому…

(Р. Суслович: В чем?)

Это трудно объяснить. Здесь задачи перед авторами были очень сложные, тут было и действие времени… Пьеса несколько приподнята, и поэтому, несмотря на то, что материал внешне реалистический, он приподнят поэтически, и естественно, что люди с гордостью говорят о своих традициях. Ложь я очень хорошо чувствую и глубоко убежден в том, что этого как раз здесь и не было. Все мы с волнением слушали эту пьесу. Ощущение времени — сегодняшнего дня и прошедшего времени, которое продолжает жить в сегодняшнем дне, с моей точки зрения, в пьесе было достаточно убедительно.

Я не хотел говорить, но в некоторых случаях нужно преодолевать свое отвращение к публичным выступлениям. Я говорю «с отвращением», потому что труднее доказать, что то, что мне понравилось, действительно хорошо, но поверьте мне — здесь нет никакого желания лишний раз столкнуться с критиком, а глубокое убеждение человека, который работает добросовестно, что это некоторый этап на том трудном пути, по которому мы все идем в меру наших сил и возможностей, и что это настоящее произведение искусства, а настоящее произведение искусства живет. А к тому, что живет, нужно относиться как к живому существу, и то убийственное отношение, которое было в статьях наших критиков, создает нездоровую атмосферу, потому что серьезного разговора не получается. Когда на ваших глазах избивают человека, то вы не занимаетесь тем, что завязываете ему галстук, а стараетесь привести в чувство.

А затем нужно поговорить о методах. Солидаризироваться со статьей Дрейдена невозможно, потому что это сплошные выкрики и окрики. Три дня после этой статьи я ходил как заржавленный, хотя ко мне она никакого отношения не имела. То же самое и остальными статьями. Это вносит ту нездоровую атмосферу, которая никакой критике не оставляет места. Вот почему нужно говорить о критике».

И всегда он «преодолевал отвращение к публичным выступлениям», когда сталкивался с несправедливостью обвинений.

IX. ЭПИСТОЛЯРНЫЙ РОМАН

Келломяки, Наташа и ее семья, долги, «Каменные братья»

Драматургия была не единственным жанром, в котором работал Евгений Шварц. Как мы уже знаем, он писал стихи, сказки и бытовую прозу, вел дневник и писал «Ме»(муары). И не раз он говорил, что не следует отказываться ни от чего, о чем тебя просят, и стараться все делать хорошо и даже отлично. А иной раз, когда его спрашивали: «Над чем сейчас работаете, Евгений Львович?», отвечал: «Пишу все, кроме доносов».

Раньше Шварцы только снимали дачу в Келломяках, с осени сорок девятого года они наконец взяли в Литфонде домик в долгосрочную аренду. Наташа в Москве. Ждет ребенка. Чуть ли не два раза в неделю они обмениваются письмами. Если вдруг происходит какая-нибудь задержка, Евгений Львович впадает в беспокойство.

Он подробно описывает жизнь в Комарове, сообщает, над чем работает, кто приходит в гости и прочие мелочи. Вероятно, поэтому в этот период очень мало в «Амбарных книгах» дневниковых записей. А быть может, написав письмо Наташе, ему было неинтересно повторяться в тетради. И эти письма становятся своеобразным дневником бытия Шварцев.

А быт достаточно однообразен. Неспешное писательство, когда никто не подгоняет, малочисленные гости, безденежье, прекрасная финская природа. К тому же в этих письмах — все его литературные штудии этого странного времени. В том числе о тех, о которых мимоходом уже шла речь. А «странное время» — это потому, что в этот период — с сорок девятого по пятьдесят второй — у него ничего не написалось своего цельного, не печаталось, кроме «Первоклассницы», и не шло, кроме «Снежной королевы».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});