Жизнь - сапожок непарный : Воспоминания - Тамара Петкевич

«Мне на этот раз повезло, — говорила я себе. — Посчастливилось встретить человека, который слышит! Повезло, и все тут!»

В государственном органе власти, наевшемся уничтожением такого количества Невинных людей, что этого и не представить, пообещали больше не мучить меня.

Опустошенная до дна, я по сути лишь в тот момент действительно вышла из зоны. Освободилась только сейчас.

Потом подумалось: вряд ли это частный случай. Может, что-то стронулось с места вообще? Личная свобода — хорошо, но еще не все! Вдруг в самом деле что-то изменилось в стране? Мысль была настолько хороша и так певуча, что лучшего компаньона для «шатанья» по Москве придумать было невозможно. Опьяненная волей, я, неторопливо исхаживая одну улицу за другой, направилась на Главный телеграф Москва-«9». В окошечко мне выдали несколько писем, извещение на телеграмму и перевод на триста рублей, как я полагала, выписанный ошибочно, поскольку такой суммы никто из моих неимущих друзей прислать не мог.

Пробежав глазами телеграфный текст, вчитываясь в него снова и снова, я ухватить ее смысл никак не могла. Написано было следующее: «Тамарочка Саша приехал все хорошо письмо ваше получили перевожу триста телеграфом крепко вас любим целуем пишу Оля». Оля — это Ольга Петровна! А Саша — Александр Осипович? Его освободили? Возможно ли? Поистине где-то что-то сдвинулось.

Я пыталась составить ответную телеграмму, но, оставив ее на полуслове, бросилась на Киевский вокзал и на присланные Ольгой Петровной деньги купила билет до Одессы, к чужим, но самым близким людям.

Ни Александра Осиповича, ни Ольги Петровны в Одессе я уже не застала. Елена Петровна рассказывала, как чуть ли не на следующий день после моего отъезда Ольгу Петровну вызвали в отделение ГБ и спросили, согласна ли она взять на свое иждивение мужа, освобожденного по инвалидности, с условием его проживания на сто первом километре от Одессы.

— Сашу не узнать, — качала головой Елена Петровна. — Ведь он был когда-то красив, как Бог. Чувствует себя плохо.

За 101-м одесским километром Ольга Петровна выбрала Веселый Кут и сняла там комнату для Александра Осиповича. Туда я, не медля, и отправилась.

Представить себе, как Александр Осипович будет существовать здесь один, в украинском селе, где нет ни библиотеки, ни общества А. С. Эфрон, философа Л. П. Карсавина, поэта Я. Смелякова и Других, было мудрено. Но как все, превосходящее логику, его освобождение в те годы было событием чрезвычайным, и хотелось, чтобы он подышал волей.

Нагруженная продуктами, в Веселый Кут приехала и Ольга Петровна.

Уже поздно вечером, когда все спали, она пошла проводить меня к хате, в которой я устроилась на ночлег. Мы долго прохаживались на улице украинского села.

При нашем приближении к чужим садам срывались и тявкали собаки. Все было облито ослепительным лунным светом. Вспоминались гоголевская «Майская ночь» и «Страшная месть», и казалось, что причудам и дьявольским козням возникать из этого фантасмагорического лунного блеска так же сподручно, как и из тьмы.

С неожиданной откровенностью и доверием Ольга Петровна поведала о современной дьяволиаде:

— Помню то страшное собрание на Киевской киностудии, когда один за другим вставали те, кого мы считали своими товарищами, и уничтожали Сашу. Обвиняли его в том, что картины, которые он создает, искажают советскую действительность, чужды пролетариату, не нужны ему. Никто не встал на защиту. Ни один. В лучшем случае отмалчивались.

Это был рассказ о начале их жизни с Александром Осиповичем. О том, как она, тогда его ассистентка, представив, как ему одиноко и худо после разгрома, постучала в номер своего «патрона» и как уже после этого они не расставались.

В тридцать четвертом году их семью, их жизнь порушили. Только-то и всего: фильмы, которые Александр Осипович ставил, были «чужды пролетариату». Разве недостаточно для того, чтобы режиссера два десятилетия продержать в лагерях.

— Давай говорить друг другу «ты», как сестры. Скажи мне: «Оля! Ты!» — обратилась вдруг Ольга Петровна. Преодолев зажатость, повторила: «Ты! Оля!» Я уже любила ее.

Александр Осипович обрадовался, что я имею приглашение на работу в театр:

— Уж тут-то я тебе понадоблюсь, буду нужен, как никто.

— Только театр, дорогой Александр Осипович, слишком далеко. На Урале. Ведь ни в одном из мало-мальски крупных городов, как и вас, меня не пропишут.

— Удружила, — огорчился он. — Нельзя сейчас жить далеко друг от друга.

Мне и самой было страшно уезжать одной за Уральский хребет. Я тогда не предполагала, что пообещавший в Микуни никогда больше ко мне не приходить, разыскав меня, туда приедет Дмитрий Фемистоклевич, с которым нас свяжут добрые и безупречные семь лет жизни.

Через год после уральского сезона нас пригласили в театр одного из приволжских городов. А потом Оля настояла на нашем с Димой переезде в Кишинев. И только уже спустя десять лет после освобождения я переехала одна в свой родной город — Ленинград.

КОММЕНТАРИЙ

Год спустя после визита в Министерство ГБ, в конце 1954 года, когда историю с МГБ я отнесла к прошлому, к одной из самых отвратительных экзекуций, этот орган еще раз напомнил о себе. Я работала тогда в одном из театров средней российской полосы.

Вызвавший меня рослый, тестообразный майор не походил на микуньских кустарей. Неживые глаза, неподвижные черты лица говорили о недюжинном опыте костолома. Был задан тот же ходовой вопрос: «Согласитесь нам помочь?»

— Нет! — ответила я с вызовом.

— Мы предлагаем…

Я пояснила: была в Москве, в МГБ, где обещали — никто, никогда не вызовет. Имею адрес и фамилию того, к кому буду обращаться. Майор подчеркнуто издевательски пропел: «О-о-о-о!» — и протянул отпечатанный на бланке текст:

— Подпишите!

«Органы ГБ в лице (его лице) оповещают тов. Петкевич о том, что отказываются с нею сотрудничать». Год, число, месяц.

— Я с вами не сотрудничала. Что значит вы отказываетесь? Сотрудничать с вами отказалась я. Не подпишу.

— Подписывайте. Здесь не театр.

Майор отстаивал честь фирмы. Всегда и во всем победителями должны были оставаться они. Даже во внешнем оформлении своего неуспеха.

Неусыпные месть и надзор этого департамента не оставляли меня и затем. Едва я получала приглашение на интересную для себя работу, как тут же возникало непреодолимое препятствие. Я — «не рекомендовалась». Навсегда.

Выручало сознание: я не позволила превратить им свою жизнь в позорное существование. Не разрешила порушить себя.

ГЛАВА XIII