Собрание сочинений в 9 тт. Том 1 - Уильям Фолкнер

из темного утла и сидел теперь на корточках в центре полукруга, спиной к огню, обняв руками колени, совершенно неподвижно, словно демонстрируя свою способность бесконечно и неустанно сидеть на собственных пятках. Бадди был младшим в семье, всего двадцати лет от роду. Мать его была второй женой старика, и его светлокарие глаза и рыжеватый густой ежик на круглой голове резко выделялись среди черных глаз и волос остальных братьев. Но старик отчеканил черты младшего сына так же четко, как и черты всех остальных, и, несмотря на молодость, лицо его было таким же худощавым, сдержанным и суровым, с таким же орлиным профилем, разве только кожа была понежнее и на щеках играл яркий румянец.

Остальные были среднего роста или еще ниже — невзрачный, бесцветный и тощий Джексон, невозмутимые крепыши Генри и Рейф (полное имя последнего было Рафаэль Семз); уравновешенный, коренастый и мускулистый Стюарт; горячий, неугомонный, сухощавый Ли; и один только Бадди, высокий и стройный, как молодое деревцо, был под стать родителю, который нес свои семьдесят семь лет с такой же легкостью, с какою носят тонкий невесомый плащ «Вот долговязый бездельник, — с добродушной усмешкой говаривал старик, — тощий как жердь, и куда только девается все, что он ест?» И все молча смотрели на длинного, как складной нож, Бадди с одной и той же мыслью — мыслью, которую каждый считал своей и никогда не высказывал вслух: что Бадди когда-нибудь женится и продолжит их род.

Бадди, как и отца, звали Вирджиниус, хотя маловероятно, что это знал кто-нибудь посторонний за пределами семьи и военного министерства. Семнадцати лет он убежал из дому и вступил добровольцем в армию; в сборном пехотном лагере в штате Арканзас, куда он был отправлен, один новобранец как-то назвал его Вирдж[105], за что Бадди методически и беззлобно колотил его в течение семи минут; при погрузке на суда в порту Нью-Джерси другой солдат сделал то же самое, и Бадди отколотил и его — внять же методически, основательно и беззлобно. В Европе, все еще повинуясь глубоким, хотя и несложным побуждениям своей натуры, Бадди ухитрился, быть может и сем того не ведая, совершить нечто такое, что, по свидетельству начальства, сильно досадило неприятелю, и за это получил свой, как он выражался, амулет. Что именно он сделал — никто никакими силами не мог из него выудить, и эта побрякушка не только не задобрила отца, разгневанного тем, что сын его вступил в федеральную армию, но, наоборот, еще больше подлила масла в огонь и потому коротала свой жалкий век среди скудных пожитков Бадди, а о его военной карьере в семейном кругу никогда не упоминали. И теперь, как обычно, Бадди притулился на корточках спиною к огню, обняв руками колени, и все они, сидя вокруг очага, готовились выпить на сон грядущий по стаканчику пунша и мирно беседовали о рождестве.

— Индейка! — с великолепным презрением проворчал старик. — Полная загородка опоссумов, полный лес белок, полная река уток, полная коптильня окороков, а вам, ребята, непременно приспичило ехать в город покупать к рождественскому обеду индейку.

— Рождество не в рождество, если у человека будет все то же самое, что каждый день, — мягко возразил ему Джексон.

— Вы, ребята, просто ищете предлог, чтоб съездить в город, проболтаться целый день без дела, да еще и деньги потратить, — сердито отвечал старик — Я уж сколько раз на своем веку справлял рождество и знаю, что с покупной едой оно и вовсе не рождество.

— А как же те, кто в городе живет? Послушать тебя, так у них совсем рождества не бывает.

— Значит, не заслужили, — отрезал старик — И то сказать — живут на клочке два фута на четыре, вплотную к чужому заднему крыльцу, и едят из консервных банок.

— Ну, а вдруг они все из города разбегутся, приедут сюда да захватят всю землю, вот тогда посмотрим, что ты говорить станешь, — сказал Стюарт. — Ты бы, отец, и вовсе тут жить не мог, если б весь народ в городе на привязи не сидел, и тебе это отлично известно.

— Покупать индеек! — с глубоким омерзением повторил мистер Маккалем. — Покупать в лавке! Я еще помню времена, когда я брал ружье, выходил из этой самой двери и через полчаса приносил домой индюка. А еще через час — так и целого оленя. Да что там, вы, братцы, о рождестве никакого понятия не имеете. Вы только и знаете что окна в лавке, где выставлены кокосовые орехи, хлопушки этих янки и прочая дребедень.

— Да, сэр, — сказал Рейф, подмигнув Баярду. — Когда генерал Ли сдался[106], это была величайшая ошибка человечества. Страна так от нее и не оправилась.

Старик сердито фыркнул:

— Будь я проклят, если я не вырастил целую ораву самых растреклятых умников на свете! Ничего им не могу сказать, ничему не могу их научить, не могу даже сидеть перед своим же собственным очагом, чтобы вся ихняя банда не толковала мне, как управлять этой проклятой страной. Вот что, ребята, ступайте-ка вы спать.

На рассвете Джексон, Рейф, Стюарт и Ли отправились па фургоне в город. Никто из них не обмолвился ни словом, не высказал ни малейшего любопытства по поводу того, застанут ли они Баярда вечером, когда вернутся долой, или встретятся с ним еще года через три. А Баярд стоял на побелевшем от изморози крыльце, курил папиросу на прохладной яркой заре, смотрел вслед фургону, в котором сидели четыре закутанные фигуры, и думал о том, будет ли это опять года через три или вообще никогда. Подошли собаки, потыкались в его колени, и он опустил руку в кучу холодных, как ледяшки, носов и высунутых теплых языков, а сам глядел на деревья, из-за которых доносилось сухое дребезжание фургона, гулко разносившееся в тишине ясного раннего утра.

— Пошли? — раздался у него за спиной голос Бадди, и, повернувшись, Баярд взял прислоненное к стене ружье. Собаки возились вокруг, с радостным визгом вдыхая морозный воздух, но Бадди отвел их к конуре, втолкнул в нее и, невзирая на их изумленные протесты, запер за ними дверь. Из другой конуры он выпустил молодого пойнтера Дэна. Позади по-прежнему раздавались недоуменные гневные голоса гончих.

До полудня они бродили по распаханным полям и по лесным опушкам. Мороза уже не было, воздух потеплел в мягкой безветренной истоме, и среди зарослей колючих кустарников они дважды вспугнули птицу-кардинала, которая стрелою алого пламени молниеносно взмыла в высоту. Наконец, Баярд, не мигая, поднял глаза к солнцу.

— Мне пора возвращаться, Бадди. После полудня я поеду домой.

— Ладно, — не