Суперсыщик Калле Блумквист - Астрид Линдгрен

- Милый, милый, Андерс, милый, дорогой Калле, будьте в шалаше, - в тихом отчаянии молила она. - И помогите как можно скорее найти его.

- Все только черника да черника, - сказал Расмус и сердито посмотрел на черничник, доходивший ему до колен. - Я хотел бы кусочек жареной свинины.

- Еще бы, - согласилась с ним Ева Лотта. - Но, к сожалению, в лесу не растет жареная свинина.

- Бр-р!… - выразил свое неудовольствие Расмус. - И еще я хотел, чтобы со мной были мои лодочки из коры, - продолжал он, вернувшись тем самым к предмету, занимавшему его весь день. - Почему мне не позволили взять с собой лодочки?

«Чудо-юдо», - подумала Ева Лотта.

Она пустилась в лес на свой страх и риск только для того, чтобы спасти его от ужасной судьбы, а он тут ноет из-за жареной свинины и игрушечных лодочек!

Но, не додумав свою мысль до конца, она уже раскаялась и порывисто обняла мальчика. Он ведь такой маленький, к тому же такой усталый и голодный - ничего удивительного, что он хнычет.

- Понимаешь, Расмус, - сказала она, - я как-то не подумала про твои лодочки…

- Значит, ты дура! - безжалостно заявил Расмус.

И уселся в черничнике. Он не собирался идти дальше. Никакие просьбы и мольбы не помогали. Ева Лотта уговаривала его напрасно.

- Может, шалаш где-то совсем близко, может, надо пройти еще совсем, совсем немножко!

- Не хочу, - ответил Расмус. - Ноги у меня совсем сонные!

Ева Лотта на какое-то мгновение засомневалась, сможет ли она удержать рыдания, подступившие к горлу. Но потом, стиснув зубы, уселась в черничник и, прислонившись спиной к большому валуну, притянула к себе Расмуса.

- Посиди со мной и отдохни немного, - сказала она.

Вздохнув, Расмус растянулся на мягком мху, положив голову на колени к Еве Лотте. Казалось, он принял твердое решение никогда больше не двигаться. Сонно мигая, смотрел он снизу вверх на Еву Лотту, а она думала: «Пусть поспит часок, может, потом будет легче!» Она взяла его руки в свои, и он не сопротивлялся. Тогда она стала тихонько напевать ему. Он заморгал глазами, честно пытаясь не заснуть и следя глазами за бабочкой, порхавшей над черничником.

- На нашей лужайке черника растет… - пела Ева Лотта.

Но тут Расмус запротестовал:

- Лучше бы спела: «На нашей лужайке свинина растет…»

И тут же заснул.

Ева Лотта вздохнула. Ей тоже хотелось бы заснуть. Ей хотелось задремать и проснуться дома, в собственной своей кровати, и с радостью обнаружить, что весь этот ужас ей просто приснился. Грустная и встревоженная, сидела она в черничнике, чувствуя себя ужасно одинокой.

И тут в отдалении она услыхала голоса. Голоса, которые приближались и которые она узнала. А вслед за этим послышался треск веток, ломавшихся под тяжелыми шагами. Неужели можно так испугаться и остаться в живых! Нет, от этого не умирают, тебя просто совершенно парализует страх, так что ты не можешь пальцем шевельнуть, только сердце начинает дико и мучительно биться в груди. Мелькая между деревьями, к ним приближались Никке и Блум… и этот Сванберг тоже, конечно, был вместе с ними.

Она ничего не могла поделать. У нее на коленях спал Расмус. Она не могла разбудить его и убежать. Все равно ничего не помогло бы. Им не успеть убежать. Оставалось лишь сидеть на месте и ждать, пока их поймают.

Теперь Никке и Блум были так близко, что Ева Лотта отчетливо слышала их слова.

- Я никогда не видел Петерса в такой ярости, - говорил Блум. - И меня это совершенно не удивляет. Ты - безмозглая скотина, Никке.

- Во всем виновата эта девчонка. Хотел бы я с ней потолковать. Ну погодите, я ее поймаю, - пробурчал Никке.

- Да, этого, верно, ждать не долго, - заявил Блум. - Во всяком случае, они должны быть здесь, на острове.

- Будь спокоен, - сказал Никке. - Я их поймаю, если даже для этого мне придется обшарить каждый куст.

Ева Лотта закрыла глаза. Они всего в десяти шагах от нее, и она не в состоянии смотреть на них. Она закрывает глаза и ждет. Скорее бы уж они обнаружили ее, чтобы она могла наконец заплакать, о чем так давно мечтала.

Она сидит, закрыв глаза и прислонившись спиной к мшистому валуну, и слышит голоса как раз по другую сторону валуна. Как они близко, как ужасающе близко! Но вот они уже не так близко; уже совсем не так близко. Все глуше звучат их голоса, и шаги затихают; наконец они уходят, и вокруг нее становится удивительно тихо. Маленькая птичка щебечет в кустах - единственное, что она слышит.

Долго-долго сидит она на поросшей мхом земле. Она не смеет шевельнуться. Ей хочется сидеть у валуна и вообще ничем больше в жизни не заниматься.

Но в конце концов Расмус просыпается, и тогда Ева Лотта понимает, что необходимо приободриться.

- Пошли, Расмус, - говорит она. - Нам надо уходить отсюда.

Она беспокойно оглядывается по сторонам. Солнце уже не светит. Большие темные тучи плывут по небу. Видно, ночью пойдет дождь. Уже падают первые капли.

- Хочу к папе, - капризничает Расмус. - Не хочу больше оставаться в лесу, хочу к папе!

- Мы не можем пойти к папе сейчас, - в отчаянии произносит Ева Лотта. - Нам надо попытаться найти Калле и Андерса, иначе я не знаю, что с нами будет.

Она пробивалась сквозь черничник, а Расмус следовал за ней, скуля, точно маленький щенок.

- Хочу есть, - говорил он. - И еще хочу мои лодочки из коры.

Ева Лотта не отвечала, она словно набрала в рот воды. И тут она услыхала за спиной горький плач. Она оглянулась и увидела в черничнике жалкую маленькую фигурку с дрожащими губками и глазками, полными слез.

- О, Расмус, не плачь, - умоляла мальчика Ева Лотта, хотя ей самой больше всего на свете хотелось плакать. - Не плачь! Милый маленький Расмус, из-за чего ты плачешь?

- Я плачу из-за того, что… - икнул Расмус, - я плачу из-за того, что… из-за того, что мама лежит в больнице!

Даже тот, кто собирается стать рыцарем Белой Розы, наверное, имеет право плакать, когда мама лежит в больнице.

- Да, но она ведь скоро выйдет оттуда, - стала утешать Расмуса Ева Лотта, - ты ведь сам говорил.

- И все равно я плачу из-за нее! - упрямо кричал Расмус. - Потому что я забыл поплакать раньше… глупая Ева Лотта!

Дождь припустил. Холодный и немилосердный, он вскоре просочился сквозь их легкую одежду. Вместе с тем вокруг все больше и больше темнело. Глубокие тени залегли меж деревьев. Вскоре они в двух шагах от себя уже ничего не увидят. Спотыкаясь, они шли вперед - мокрые, голодные, утратившие всякую надежду, отчаявшиеся.

- Не хочу быть в лесу, когда темно! - закричал Расмус. - Представь себе, не хочу!…

Ева Лотта отерла дождевые капли с лица. Возможно, там было и несколько слезинок. Остановившись, она прижала Расмуса к себе и дрожащим голосом сказала:

- Расмус, рыцарь Белой Розы должен быть храбрым. А теперь мы с тобой оба - Белые Розы и сейчас сделаем что-то по-настоящему хорошее.

- А что? - спросил Расмус.

- Мы заберемся под ель и будем спать там до утра.

Будущий рыцарь Белой Розы взвыл так, словно в него всадили нож.

- Не хочу оставаться в лесу, когда темно! - кричал он. - Слышишь ты, глупая Ева Лотта, не хочу… не хочу!

- Зато в наш шалаш ты, наверное, хочешь?

Эти слова произнес Калле, надежный, спокойный Калле. «Его голос прекраснее всех голосов на свете», - подумала Ева Лотта… И вот он подошел к ним в темноте с карманным фонариком в руках. Слезы выступили на глазах у Евы Лотты. Но теперь можно было и поплакать.

- Калле, это ты… это в самом деле ты, - всхлипывая, говорила она.

- Как ты попала сюда? - спросил Калле. - Вы бежали?

- Как попали! - сказала Ева Лотта. - Целый день спасались бегством.

- Да, мы убежали только для того, чтобы я смог стать Белой Розой, - заверил Расмус.

- Андерс, - крикнул Калле. - Андерс, иди сюда, и ты увидишь чудо из чудес! Здесь Ева Лотта и Расмус!

Они сидели на еловых ветках в шалаше и были очень счастливы. По-прежнему лил дождь, темнота в лесу сгустилась еще сильнее, чем прежде, но что с того? В шалаше было сухо и тепло, они переоделись в сухое платье, жизнь больше не казалась горькой и отвратительной, как еще совсем недавно. Маленький голубой огонек спиртовки Калле весело плясал под кастрюлькой с горячим какао, а Андерс нарезал большие ломти хлеба.

- Это так здорово, что просто не верится, - с радостным вздохом сказала Ева Лотта. - Мне сухо, тепло, а когда я съем к тому же три-четыре-пять бутербродов, я буду уже и сыта.

- А мне бы чуть побольше свинины, - сказал Расмус, - и чуть побольше какао!

Он протянул свою кружку, и ему налили еще какао. И он с наслаждением большими глотками пил горячее какао, пролив всего лишь несколько капель на тренировочный костюм, который ему одолжил Калле. Костюм был ему так велик, что Расмус почти исчез в его прекрасном пушистом тепле.

Довольный, он втянул и пальчики под костюм, чтобы ни одна самая маленькая частица его тела не осталась бы снаружи и не мерзла. О, все было прекрасно, и этот шалаш, и костюм, и бутерброды с ветчиной, и все-все-все!